Возможно, Брюс был рад, что враг сдастся и ему не придется принимать убийцу его братьев в ряды своих подданных. Маргарет ожидала выражения облегчения и радости, но в палатке, где собралось человек пятнадцать воинов, все высокие и мощные, как ее муж, было необычайно тихо. И король задал вопрос, который, должно быть, тревожил всех:

— Как можно проверить, что это не ловушка?

— Боюсь, что никак. — Маргарет гордо вскинула голову. — Но я верю, что мой отец честен, милорд, иначе ни за что не оставила бы там сына. Если желаете, я пойду туда вместе с вашими людьми.

Король криво ухмыльнулся.

— В этом нет необходимости. Не сочтите меня неблагодарным. Я чрезвычайно признателен за помощь.

Маргарет кивнула и почувствовала, что валится с ног от усталости.

— Если мы закончили, милорд, позвольте мне вернуться в свою палатку. Эти дни я почти не спала и совершенно измучена.

На сей раз она определенно услышала звук. Резкий звук, выражавший ярость и что‑то еще… Отчаяние? Но она даже не взглянула в сторону мужа. Вероятно, боялась увидеть его глаза.

— Да, идите. — Король кивнул.

Маргарет потребовались все оставшиеся силы, чтобы сохранить достоинство и медленно выйти из палатки, а не выбежать.

Муж тотчас последовал за ней. Она чувствовала за спиной его присутствие, когда почти бежала по лагерю. Его шаги были медленными и размеренными. Слава богу, земля не содрогалась под его поступью. Маргарет еще в детстве наслушалась сказок о голодных великанах.

Но разве он не должен хромать? Почему он идет так быстро, даже опираясь на палку?

Жаль, что в палатке не было двери, желательно — с тяжелым железным засовом. Правда, едва ли его в таком состоянии мог бы удержать какой‑то засов.

Все. Мышь загнана в угол.

Когда Маргарет, наконец, подняла голову и взглянула на мужа, ее голос сорвался на писк:

— Послушай, Йен, я знаю, что ты расстроен…

Ее прервал рык, очень напоминающий звериный.

Йен, уже стоявший у входа в палатку, взирал на жену безумными глазами; он стоял, в ярости сжимая кулаки, и сейчас походил на хищного зверя, изготовившегося к прыжку.

Маргарет прикусила губу. Вероятно, она знала его не так хорошо, как думала. В этот момент он вовсе не казался цивилизованным, а скорее — настоящим дикарем. Понятно, что не только она почти не спала в последние дни. Йен не нашел времени даже побриться, и обросшая щетиной физиономия сделала его похожим на разбойника. И Маргарет, помимо воли, почувствовала возбуждение.

Чуть дрожащим голосом она спросила:

— Может, отложим этот разговор на утро, когда мы оба отдохнем, успокоимся и…

Куда делся ее ум, когда он так нужен? Ох, не следовало ей это говорить.

Йен в мгновение ока оказался рядом с ней. Но разве может так быстро перемещаться человек с поврежденной ногой? Он угрожающе нависал на ней, то сжимая, то разжимая кулаки, но все же не трогал.

— Я так не думаю, малышка, — прохрипел он наконец. — Сейчас я думаю о чем угодно, только не об отдыхе.

Услышав его низкий чувственный голос, Маргарет затрепетала. Сейчас она точно знала, чего он хотел.

— Кажется, мы оба согласились, что это плохая идея, — судорожно сглотнув, пробормотала Маргарет.

— К дьяволу все на свете идеи, Мэгги, и хорошие и плохие. Немедленно раздевайся, или я разорву твои одежды в клочья. Через две секунды ты должна быть раздета, а через пять — я возьму тебя.

Но что же это?… Ведь она, кажется, не должна чувствовать такого жара и возбуждения. Или должна? Маргарет вопросительно взглянула на мужа.

— Знаешь, Йен…

Он склонился над ней, и у нее не осталось никаких сомнений относительно его намерений.

— Одна секунда, Мэгги…

— Но ты же не станешь…

Закончить фразу она не смогла. Треск рвущейся ткани был чуть приглушен хриплым стоном мужа, когда его губы слились с ее губами.

Почувствовав вкус Мэгги, Йен окончательно понял, что теперь ни за что не отступится. Теперь он мог думать лишь об одном — как бы побыстрее войти в ее лоно. Еще никогда в жизни он ни в чем так не нуждался.

Он целовал жену, словно голодающий, дорвавшийся до пищи, или жаждущий, получивший наконец воду. Или, возможно, как мужчина, три дня сходивший с ума от тревоги за любимую женщину.

Йен сорвал с нее одежду, чтобы увидеть каждый дюйм ее прекрасного тела и убедиться, что на ней больше нет синяков — таких же, как тот, что красовался на лице. Одна только мысль о синяке на ее прекрасном лице приводила его в ярость. Он целовал ее с жадностью, целовал страстно и требовательно, словно желая поцелуями охладить сжигавший его гнев. Он застонал, почувствовав, что тонет в непередаваемых ощущениях. Он уже успел забыть, как это приятно. Как волшебно. С удивившей его самого осторожностью Йен опустил жену на кровать, прервав поцелуй лишь на короткое время, чтобы посмотреть на нее. И выругался. Казалось, чья‑то железная рука сжала его сердце. Мэгги была так чертовски красива, что перехватывало дыхание.

Сколько раз он представлял себе эту гладкую кожу, эти длинные изящные ноги, невероятные груди. Их он представлял чаще всего. Мысленным взором он видел свои руки на этих грудях и представлял, как ласкает их, теребит соски. Он представлял, как целует эти груди, и вспоминал, как любил прижиматься к ним лицом, вдыхая чудесный аромат ее кожи.

Но воспоминания о юной девушке бледнели в сравнении с женщиной, лежавшей сейчас перед ним. Она стала чуть полнее, мягче и намного чувственнее.

Йен не знал, что делать — проклинать ее или опуститься перед ней на колени и поклоняться, словно богине. Разве можно винить мужчин, которые, разинув рты, смотрели ей вслед. Она — колдунья, очаровательная колдунья, чье тело созрело для наслаждения.

Для его наслаждения, черт бы побрал все на свете! Она принадлежала ему!

И он доказал это, только ему потребовалось не пять секунд, а немного больше.

Стремительно сорвав с себя одежду, Йен накрыл своим телом тело жены, а уже в следующую секунду вошел в нее — скорее, ворвался, — и она обхватила его ногами. Создавалось впечатление, что их тела соединились как бы сами по себе. Что это было? Инстинкт? Память? Йен точно знал лишь одно: сейчас все было прекрасно, а разделявшие их шесть лет исчезли, словно их не было вовсе.

Он заглянул в глаза жены и почувствовал полное спокойствие. В его душе воцарился мир и покорность судьбе.

И он ничего не говорил. В этом не было необходимости. Йен не скрывал своих эмоций, чистых и искренних, и Маргарет все могла прочитать на его лице. Он любил ее. Всегда любил и будет любить.

Шквал разноречивых чувств, захлестнувший последние несколько дней, почти сразу же стал ослабевать. И чуть помедлив, Йен начал двигаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Тихие стоны Маргарет, казалось, подгоняли его, вселяли в него силы и уверенность.