Ладный и складный. Если б я хотел рассказать, как выглядит дьявол, то описал бы его таким: жестковатым, в костюме хорошем с бронзовой искрой, с гладким желтоватым лицом и прищуренным цепким взглядом азиата.

Кирыч кивнул, а Марк, дрогнув светлым хохолком, изобразил что-то вроде книксена.

– Забавно, – взор Федота был обращен не то на кукол над нашими головами, не то на людей за нашими спинами.

– Вам нравится? – спросил я, изо последних сил притворяясь, что ничуть не удивлен, словно не прощались мы с ним тогда, в студенческой столовой, навсегда, словно не разошлись наши пути-дорожки окончательно и бесповоротно.

– Благодарю за приглашение.

– Не за что, – ответил я больше по инерции. Это когда ж я его позвать успел? Не путает ли чего, старый черт?

– Экспозиция сообщает новые модные тренды и тенденции, – затрещал Марк, – Выставочные объекты представляют своего рода фэшн-виктимс, – откуда столько слов у человека, с грехом пополам закончившего школу?

Федот повел бровями в любезном удивлении:

– Автор мне не знаком.

– В том-то и дело! Это необычайно талантливый человек. Поскольку он был дизайнером, то его ошибочно – о, эпик фейл! – записывают в фэшн, хотя какой же это фэшн, вы посмотрите, – Марк воздел руки к потолку, к куклам, поглядывавшим на нас не без грусти, – Вивьен, – он сделал паузу, подчеркивая важность имени, – называет его «рашн-маккуин».

– Наш то есть. Русский, – сказал Федот, удивительным образом не затерявшись в лабиринте марусиной болтовни, – Он сам-то здесь?

– Его уже нет с нами, – Марк скроил печальное личико.

– Ушел что ли?

– Он умер, – пояснил Кирыч.

– Погиб, – добавил я.

– Понятно, – Федот огляделся, – А наследнички добро распродают.

– Эту опцию мы с владельцами коллекции еще не дискутировали, – Марк не расслышал в его словах сарказма, – но не исключаю, что…, – он чуть нагнулся к Федоту и договорил фразу уже вполголоса, – как инвестиционный проект может быть интересно.

Федот понимающе качнул головой.

– Дорого?

Марк закатил глаза.

– Вы должны это видеть, – он тронул Федота за локоть и понизил голос, – Один объект – это что-то невероятное! Анбилывибал!

– Ну, давайте-покажите, – произнес он и, уходя, блеснул в мою сторону глазами-запятыми, – До скорого!

– Да-да, – только и смог ответить я.

Марк увел Федота, а Кирыч, засунув руки в карманы брюк, закачался.

– Пригласил, значит, – сказал он.

– Получается так, – сказал я.

Я был в растеряннности.

– А где ж Вера Петровна? – с издевкой произнес он.

– А что ж ты сам не поинтересовался? – ответил издевкой и я, – Спросил бы, куда он жену дел. Не вышивает ли брошенка крестиком в своей монастырской келейке?

Я не помнил, когда успел позвать на выставку бывшего мужа бывшей начальницы Кирилла; того самого Федота, который давным-давно трепал меня по плечику в бывшей оранжерее своего бывшего дома. Для некоторых прошлого точно не существует, оно – как карусель – вечное настоящее, и всплывают старые обиды, и вспучиваются они дурным сном.

– Слушай, почему ты мне не доверяешь? Ты же знаешь меня тысячу лет.

– Вот именно, что знаю.

– Я тебе давал хоть повод….

– Тебе напомнить?

– Это давно было. Понимаешь? Давно!

– Давай дома поговорим.

– Нет, мы поговорим сейчас. Хватит. Надоело мне оправдываться. Я ничего не совершал.

– Ты думаешь, я не вижу?

– Что ты видишь?

– Тебе вечно чего-то не хватает.

– Зато ты, как я посмотрю, всегда всем доволен.

– Ты думаешь, я не знаю, чего ты в туалете часами сидишь, да? Ты воешь там, сукин ты сын. Дом есть, работа есть. Что тебе надо еще?

– Работы, как раз, уже нет.

– Так найди другую! Что, в Москве работы нет?

– И что мне прикажешь делать?

– Что хочешь.

– А я не знаю, чего хочу. Я, может, хочу взять автомат и расстрелять всех этих врунов, ловкачей, аферистов, маньяков на доверии, весь этот подлый, пошлый мир.

– Принимай, какой уж есть. Рая на земле не бывает.

– Зато знаешь, какой бывает ад!

– Займись, в конце-концов, делом, и перестань трепать нервы себе и мне, – рявкнул Кирыч.

Я хотел сказать, что неизвестно еще, кто кому треплет, я хотел сказать, что он первый начал, я хотел сказать, что не знаю, не имею ни малейшего понятия, почему не чувствую себя счастливым – но мне опять пришлось смотреть ему в спину. Кирыч пошел к столу, за едой, за питьем – за обычным житьем. Если вечеринка – он веселится, если кухня – он готовит, если офис – он работает. Он всегда живет по правилам.

Меня же вечно что-то беспокоит.

Меня вечно кто-то беспокоит.

На меня навалилась Лиза.

– Если ты меня убьешь, тебя посадят, – пискнул я, увидев каменное лицо бывшей десантницы.

Каменным пестрым идолом смотрела на меня Лизавета.

– Жизнь, – сказала она, нависнув надо мной, – это подарок природы.

Возникнув мощно и грозно, убивать меня она все же не собиралась.

– А любовь – это подарок жизни, – продолжила она, каменная леди в красном, впившись красными ногтями в кожу своих же, розовеющих от пытки ладоней, – И негоже разбазаривать дары ее.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Как он смеет? Как вы смеете? Разрушать единство авторского замысла – преступление.

– Кто разрушает? – я постарался говорить посуше, поделовитей. Ярость, заточенную в разукрашенный камень Лизиной оболочки, следовало как-то охладить.

Вместо ответа она выбросила руку в сторону, чуть не со свистом прорезав пространство своим длинным ярким ногтем. Там прыгал светлый марусин хохолок, и неясным образом понял я, что он-то и вызвал негодование могучей библиотекарши.

Марк показывал Федоту «инвестиционный объект».

– И что с ним не так? – изобразил я непонимание.

– Караваджо! – заклекотала Лиза хищной птицей, – Где он? Он весь распотрошен! Вермеер! Что от него осталось? Всего три десятка работ! А сколько других шедевров, рассыпанных в пыли, утраченных для нас навсегда…?

С таким темпераментом ей не в библиотекарши, а в музейные охранницы надо идти, подумал я, по понятным причинам, не собираясь свою мысль высказывать.

– А он! – и снова этот яростный жест в сторону Марка, – Говорит о продаже по частям! В частную коллекцию! Это же вечная могила для художника! Мавзолей! Уйдет, исчезнет – и все. Все! Нам выпала редчайшая возможность! В наши руки, – она выставила ладони, словно желая подхватить что-то падающее с неба, – попало уникальное собрание. Мы обязаны сохранить его таким, каким оно пришло в этот мир, – соединенными, руки бывшего мужчины еще больше напоминали лопаты, – Таков наш долг!