и Тмутаракани и до Карпат и ятвяжских лесов, от Чудской земли до Каспия и Малой Азии, они богатели, укрепляли свое положение, расширяли свое хозяйство, приобретали все большее и большее значение в экономической и политической жизни Древней Руси. И когда во времена Владимира произошло слияние дружинного, княжего и «земского» боярства, это последнее вошло в состав зарождающегося феодального класса уже в качестве крупных землевладельцев. Так появился многочисленный и могущественный класс боярства, класс феодалов, вся эта масса «великих» и «менших» бояр, «буйных» и «гордых», «славы хотящих», «имения ненасыщяющихся». Идет «обояривание» земель. С конца X и начала XI в. появляется новый крупный и могущественный феодал — церковь. В XI в. все это существует еще лишь в зародыше, зачастую в потенции, но именно эта восходящая линия развития определяет собой социальную природу Древней Руси. Не отживающий патриархальный быт, а именно феодальный общественный порядок характеризует Киевскую Русь не только XI–XII, но и IX вв., эпохи «славного варварства», Русь дофеодального периода, Русь времен войн и походов, героический период в истории русского народа. Все в движении, нет ничего статичного, все в динамике, все развивается. Одни общественные явления и формы бытия и общественного сознания исчезают, и не сразу, вдруг, а постепенно, сохраняясь в виде отживающих реликтов еще долгое время; другие зарождаются, быстро растут, освобождаясь от шелухи предшествующих эпох. Они еще слабы, незначительны, но именно им предстоит будущее, и они определяют собой, все больше и больше распространяясь и приобретая новое качество, становясь определяющим фактором в жизни древнерусского общества, генеральный путь исторического развития русского народа.

Мы не будем специально останавливаться на положении и роли холопа, закупа, рядовича, изгоя и смерда, так как не сможем ничего прибавить к тому, что написал в своей работе Б.Д. Греков[347]. Я позволю себе сделать только несколько замечаний по вопросу о зависимом люде в Древней Руси.

Прежде всего о смердах. В советской исторической литературе вопрос о смердах впервые был поставлен С.В. Юшковым[348]. С тех пор как была опубликована его статья, прошло 20 лет, и проблема смердов имеет уже хоть и не очень многочисленную, но солидную литературу. Термин «смерд» появляется лишь в источниках XI в. Кем же были древнерусские смерды?

Нет сомнения в том, что термин «смерд» уходит в седую даль веков. Н.Я. Марр видит в термине «смерд» доисторическое племенное название, которое уводит в далекое прошлое, ко временам «шумер»-ов, «кимер»-ов и т. д., и лишь впоследствии приобретает иной смысл и превращается в социальный термин[349]. В доисторические времена люди разных племен называли себя чаще всего просто «люди». В различных языках это слово, конечно, звучало различно. В ряде языков оно звучало «маар», «мард», «мер», «морд», «мурд». Это явление характерно и для индоевропейских (иранское «mard» — муж, человек; французское «mari» — муж), и для финских языков. Если обратиться к топонимике, то в названии географических пунктов слово «смерд» отложилось в самых различных местах Восточной и Центральной Европы. В Восточной Европе намечается несколько областей распространения в топонимике термина «смерд». Это прежде всего Новгородско-Псковская область и примыкающие к ней области Северной Двины и Вятки. Вторая область распространения термина «смерд» — Правобережная и Западная Украина (Волынь, Подолия, Холмщина, Галиция). К ней примыкают литовская группа (Каунас и Вильнюс) и Западнобелорусская (Гродно). На остальной территории Древней Руси (в Верхнем Поволжье, Приднепровье, Левобережье, Приокском крае и сопредельных краях) слово «смерд» встречается в топонимике редко. В Центральной Европе этот термин в топонимике распространен в Польше, Познани, Силезии, Восточной Пруссии, Померании и Мекленбурге, т. е. в землях поляков, кашубов, поморян и других западнославянских племен. Здесь, в западнославянских землях, в средневековых источниках термин «смерд» прослеживается до острова Рюгена и Рейна. Таким образом, мы можем признать термин «смерд» славянским словом. Но как тогда быть с явной связью термина «смерд» с названиями приволжских финских народов: мордвой, мерей, удмурдами, муромой, марийцами, где это слово ведет свое происхождение от слова «люди»?

Мне кажется вполне правомерной постановка вопроса Е.А. Рыдзевской: «Нельзя ли связать слово "смерд" с племенным названием "мордва"»? Это вполне естественно, если мы учтем доисторическое расселение протофинских племен гораздо далее на запад, нежели в эпоху письменных источников, о чем уже речь была выше. Не случайно наличие далеко на западе от мест расселения «Mordens» Иордана терминов, производных от «морд» в топонимике края. Из этого отнюдь, конечно, не следует делать вывод о расселении исторической мордвы Иордана, Константина Багрянородного и нашей летописи вплоть до Силезии и Поморья. Нет, эта связь терминов уходит в несравненно более далекую древность, ко временам первобытных протофинских, протолитовских и протославянских племен, в формировании которых древнейшее население неолитической Европы с его языковыми и культурными связями, обусловленными общностью переживаемого ими этапа общественного развития, приняло одинаковое участие. Только у одних потомков этого древнейшего, доисторического населения Европы термин «морд», «мерд», «мер», «мар», «мурд», «мур» сохранился в качестве племенного названия, у других же, славян и литовцев, превратился в социальный термин «смерд», «смурд», «сморд», «смордон» и т. п. В этом своем значении слово «смерд» входит в славянские языки и обозначает «страдника», подчиненного человека (ср. с другими индоевропейскими языками, например: древневерхненемецкое слово «smërzan» — болеть, страдать; английское «smart» — горький; латинское «mordere» и греческое «σμερθνός» — страшный, ужасный, отсюда «страдания», «страда»), сельского жителя — «страдника», зависимого, угнетенного земледельца. Одновременно, и еще в большей степени позднее, термин начинает носить пренебрежительный и даже бранный оттенок. Таково происхождение слова «смерд». Недаром Н.Я. Марр считал возможным говорить о том, что положение смердов — «в известной мере детище этногении»[350].

Что касается положения смердов в Древней Руси, то я склонен считать смердов особой категорией сельского населения. Смерды — данники князя, но не только данники. Просто данники носили название «людье», «простая чадь», «сельские люди». Смерды — это те общинники-данники, которые принадлежали князю, с которых собирали всякие «поборы» княжие дружинники, отправляясь в «полюдье». О них, об этих смердах, Ян Вышатич говорит: «яко смерда еста моя и моего князя». Позднее, с оседанием дружин на землю, бояре-дружинники превращали их из данников в своих крепостных, т. е. теперь они были заинтересованы не в дани со смердов, а в самих смердах, в их хозяйстве, в их лошадях и «рольи», становящихся объектом эксплуатации феодалов. Поэтому-то термин «смерд» отложился прежде всего в топонимике «внешней Руси», в землях подвластных киевскому князю племен, куда ходила в «полюдье» его дружина во времена Константина Багрянородного. В собственно «Руси», в Среднем Приднепровье, термин «смерд» в топонимике почти не встречается.