– Ясное дело, никто мне не поверит, если мне то и дело что-то мерещится, – продолжала я. – Например, что мне не надо ехать за Эмилем или что его потеряли в школе.

– Притянуто за уши, Стелла!

– И на меня подали в полицию. Теперь я не могу встречаться с Алисой. Однако в чем меня обвиняют, если разобраться?

Хенрик откинулся назад, запустил руки в карманы джинсов.

– Изабелле я не сделала ничего плохого, – сказала я. – Я никогда ей не угрожала, не проявляла агрессии. Не прикасалась к ней. Все это очень странно.

– Не вижу ничего странного в том, что мать Изабеллы встревожилась, когда ты начала думать, что ее дочь – это твоя дочь.

– Раньше Изабелла никогда меня не боялась. Только при последней встрече. И тут у меня сложилось впечатление, что она знала, что я скажу. Словно кто-то уже предупредил ее о том, чего мне нужно, – что я буду убеждать ее, что она моя дочь. Откуда она могла это узнать? Кто успел раньше меня изложить ей свою версию?

– Что ты имеешь в виду?

– Не мужчина стоял тогда перед нашим домом.

– А кто же?

– Это может быть только один человек, – произнесла я.

– Кто?

– Ты прекрасно знаешь, кто. Ты общался с ней лично.

Изабелла

Мама рывком распахнула дверь и вошла в комнату. Она увидела меня на диване. Должно быть, я заснула на нем. И проспала долго-долго. Снова стало светло – думаю, настало утро.

Мама спросила, почему я не в постели. Голос ее звучал холодно и жестко. Глаза у нее были злые. Она задернула шторы.

Я сказала, что хочу видеть свет.

Мама ответила, что я больна. Мне не нужен свет, говорит она, мне нужен сон. Свет тебе не на пользу. Спать лучше в темноте.

Потом она склонила голову набок и улыбнулась. Она снова стала доброй. Мне надо поесть куриного супчика. Мама позаботится обо мне, поставит меня на ноги. Но для начала нужно отоспаться. Лечь в кровать и поспать.

Я не возражала, когда она погладила меня по щеке. Я съела немного супа. Он плохо пах и был совсем невкусный. Я сказала, что больше не хочу. Мама стала уговаривает меня доесть. Как я смогу поправиться, если не буду хорошо питаться?

Вид у нее был веселый. Она говорила, что мы, может быть, поедем вместе в отпуск, когда я поправлюсь. И снова уложила меня в кровать. Я ныла, жаловалась, что у меня болит живот.

Мама охала, убрала мои волосы и приложила ко лбу мокрое полотенце. Она сказала, что все будет хорошо. Все станет, как прежде. Мама об этом позаботится.

Меня тошнило, по телу тек пот.

Стеклянная ваза на полке – я вижу ее яснее, чем когда бы то ни было, лучше, чем могла бы ее разглядеть, стоя рядом. Каждый переход цвета в округлом стекле, каждый световой блик, неровности и крошечные пузырьки воздуха. Лампа из рисовой бумаги под потолком поворачивается, в ней появляется трещина, из которой льется ослепительный свет. Оранжевая керамическая птичка на столе парит в воздухе, поворачиваясь ко мне, смотрит на меня своими незрячими глазами. Потолок то провисает, то выгибается обратно, как эластичная кожа, стены то отодвигаются, то придвигаются снова, пол становится водой, волны катятся по моей комнате.

Папа говорил со мной. Сказал, что он ждет меня в саду. Спросил, хочу ли я помочь ему помыть машину.

А потом – только ветер, поющий в кронах деревьев.

В полусне ко мне возвращаются они.

В забытьи, прежде чем я выныриваю на поверхность.

Воспоминания.

Почтовый ящик у ворот. В детстве он мне так нравился. Никто другой не мог похвастаться, что у них почтовый ящик в форме домика. Он был желтый, с резными украшениями, с башенкой и верандой, фарфоровыми цветами, которые вились по стенам до самой крыши. Я часто стояла и смотрела на него, представляя себе, что живу в нем. В таком доме невозможно быть несчастливой.

Однажды я врезалась в него на велосипеде. К тому моменту я еще не научилась толком тормозить, ехала слишком быстро и с разгона врезалась в него. Ящик упал и раскололся.

Я горько плакала. В боку болело, коленки были расцарапаны. А еще мне было так стыдно, что я испортила маме домик.

Папа обнял меня и сказал, что это дело житейское. Он поднял ящик, пообещав маме починить его, когда вернется с работы. Когда он ушел, она схватила меня за руку и потащила в комнату, посадила на стул лицом к стене. Так я просидела целую вечность. Я плакала, просила прощения. Она ходила взад-вперед позади меня и кричала, что я наплевала ей в душу, что я ничтожество. Ведь она все для меня сделала, а я ее совершенно не ценю. Я пыталась объяснить, что я не нарочно. Она залепила мне оплеуху. А потом ушла, велев мне не двигаться с места.

Вернулась она нескоро, у меня уже совсем затекли ноги и попа. Не знаю, где она была и как долго. Она поставила меня на ноги, заявила, что она моя мама. А маму надо уважать и любить. Тогда все будет хорошо. Уважение – это любовь, любовь – это уважение. Одно и то же.

Потом она стала охать по поводу моих царапин, стала прижигать их спиртом. Он был очень жгучий, я заплакала еще громче. Но теперь мама утешала меня. Она шептала мне, что это необходимо.

Вытерла мне слезы, крепко обняла меня – слишком крепко, а когда пришел с работы папа, мы пекли для него бисквит, потому что все снова стало как всегда. Все стало хорошо.

Обычно мы с ней вместе возились в саду. Мама рассказывала мне про морозоустойчивость и зоны роста. Наш садик был такой ухоженный и красивый. Больше всего на свете мне нравилось помогать маме, видеть ее веселой. Однажды я решила подарить ей цветы. Взяла с клумбы тюльпаны. Срезала их, оставив стебли в земле. После этого мама запретила мне ей помогать.

Когда я простужалась или у меня что-то болело, для нее наступала самая лучшая пора. Она читала мне сказки, расчесывала волосы, утешала, приклеивала пластыри на ранки. Но иногда в ней открывалась и другая сторона. Достаточно было одного слова, взгляда, не так заданного вопроса. В ее присутствии я никогда не могла расслабиться, всегда находилась в напряжении. Научилась подбирать слова, чтобы не испортить маме настроение.

Лестница в подвал. Темная крутая лестница. Ступеньки летят мне навстречу, вертятся вокруг меня, острые края бьют меня по голове, по рукам и ногам. Я падаю на спину на пол подвала. Поднимаю глаза и вижу темный силуэт в дверях. Поначалу я не могу разглядеть, кто это, я спрашиваю: «Кто ты? Зачем ты меня столкнул?»

Под потолком загорается лампа. Темный силуэт исчез, в дверях стоит мама с удивленным лицом. Она зажимает рот рукой и вскрикивает. Потом кидается вниз по лестнице и заключает меня в объятия.

И она утешает, утешает, утешает. Говорит, что я, должно быть, споткнулась в темноте. Ты должна быть осторожней, Изабелла. О, моя маленькая девочка, что ты наделала?