1 Капитоновы сыновья

На этот раз голос Владимира Матвеевича Виктор узнал с трудом – потускнела былая задушевность, заглушили, вытеснили её скрипучие старческие интонации. Да и слышимость была неважная – звонил он из Саратова.

– Ну что, дорогой мой племянничек, вот и отца твоего проводили в мир иной. Ненамного он пережил Анну. Тебе-то сообщили? Как, не сообщили? Ну что за народ, креста на них нет!.. – Он ворчал, сердясь, отвлекался, крича жене Лидии в другую комнату, не откладывая трубку: – Лида, ты слышишь, Виктору не сообщили! Он до сих пор не знает, что отец похоронен! Что за люди, а? – И – теперь уже Виктору: – Да там он успокоился, в Кишинёве, на центральном кладбище. Я знал, что Семён совсем плох, но ехать в такую даль старые кости не позволили. А тут мне Павлюха позвонил… Как это – кто такой?.. Павла не знаешь?.. Ну ты совсем… Хотя нет, моя недоработка, в спешке видимся, рассказать не успеваю. Это Дуськин сын, твой двоюродный брат. У него теперь все отцовские бумаги – там и какие-то особенные записи есть, Павел грозится тебе показать – для публикации. Он старше тебя, военный, в больших чинах. В Одессе служит. Да, так он, раз уж по соседству, часто у Семёна в Кишинёве бывал. Он-то и хлопотал на похоронах. Солдатиков с собой привёз, они отца твоего троекратным салютом проводили. Как участника войны. Хотя наград у него – по известным причинам – никаких. Вот так-то, дорогой мой Витюха, в горькой нашей жизни бывает!..

Слышно было, как что-то говорила ему Лидия, как он ворчал: «Да ну её к шутам, эту таблетку!» – потом звякнула чашка о трубку, и – через паузу:

– Нет чтоб рюмочку поднести, она меня таблетками кормит!.. Да не плачу я, не плачу! – крикнул он жене. – Просто глаза слезятся. От старости. – Он высморкался и, вздохнув, заключил: – Живём бегом, приезжал мать хоронить, а со мной так толком и не поговорил. Однажды спохватишься, а от меня одна надпись на кресте останется.

И Виктор понял – надо ехать сейчас.

…В этом городе у него возникало странное желание – спускаясь по узким, сбегающим к Волге улицам, войти наугад в квадратный двор, поросший по краю робкой травой, постучаться в какую-нибудь дверь, спросить, а не живут ли и здесь Афанасьевы или Голубевы, а может быть, их близкие или дальние родственники. Он был почему-то уверен, что его непременно пригласят войти, разговорятся, посадят за стол и за третьей чашкой чая какое-нибудь родство обязательно выявится. Такими близкими и тёплыми он ощущал в этом городе старые купеческие дома, улицы с гремящими трамваями и пыльные скверы, хотя бывал здесь всегда короткими наездами.

Краснокирпичный дом Афанасьева уже не первую сотню лет прочно стоял в таком сбегающем к Волге, тихом переулке, неподалёку от парка Липки, где, по выражению Владимира Матвеевича, каждый погожий вечер собираются «пенсионеры-бунтовщики», размашисто критикующие местную власть. С его балкона, на втором этаже, иногда можно было услышать разноголосицу их споров. Постояв там с пришедшим к нему в гости племянником, он сказал:

– А у меня вот на бунт и времени не осталось.

Он совсем стар – девятый десяток, голова в серебристой седине, узловатые руки в пигментных пятнах. В сумрачном углу комнаты, за шкафом, согнав кота с сундука, покрытого выцветшим ковриком, долго возился с замком. Открыл. Шарил, шурша, вытащил наконец потёртый альбом с неясным рисунком на обложке. Из него высыпались на пол пожелтевшие снимки. Владимир Матвеевич, упав на колени, торопливо сгрёб их – руки дрожали, глаза слезились: «Всё, что осталось…»

На снимках вся многодетная семья Афанасьевых.

– Вот он я, – ткнул пальцем в трёхлетнего мальчишку Владимир Матвеевич, – вот отец твой, он на четыре года старше меня, а сёстры наши, их четверо здесь, уже почти невесты, у отца Матвея в хоре пели…

В этой же пачке снимок, обрамлённый вензелями, наклеен на картон. В его центре сидит бородатый насупленный дед Капитон в тулупе, внук Семён прислонился к его колену, а за спиной Капитона высится его младший сын, красавец Михаил, в картузе и куртке.

– Тут всё у Михаила пока впереди, – объяснил Владимир Матвеевич, – война четырнадцатого года, лейб-гвардия, охранявшая императрицу-мать, возвращение к отцу в Глотовку, служба в церкви.

Выглянула из кухни Лидия Николаевна:

– Может, вначале за стол? А то разговоритесь до ночи, кабачки остынут.

– Ты нам, Николавна, лучше попить принеси. А выпить и кабачки съесть мы ещё успеем. Иль ты, Виктор, голоден?

Он отхлебнул из чашки, отставил её и снова всмотрелся в блёклую фотографию.

– Какая семья была! Вот она, Аська, золотой голос наш… Вот старшая – Дуська, хлопотунья, это у неё сын Павел, до генерала дослужился… Всех нас, если с племянниками да внуками считать, десятка три было, я всё мечтал как-нибудь собрать всех, да не вышло. А выросли все толковые, работящие. В деда Капиту. Да и в тебе, Виктор, я смотрю, хватка капитовская.

…Был Капитон Афанасьев в Глотовке в чине старосты, рассказывал о нём его седой внук Владимир Матвеевич; жил в большом бревенчатом доме с каменным низом, при нём – две коровы, отара овец, конюшня. Старший сын Капитона – Матвей, обстоятельный и многодетный, пошёл «по церковной стезе». Младший, Михаил, служил в Петербурге, в лейб-гвардии, воевал в Первую германскую, а потом волею судеб тоже стал священнослужителем.

Съезжаясь в Глотовку, семейство Афанасьевых будоражило всё село. Вначале Капитоновы сыновья – Матвей и Михаил, сопровождаемые роднёй и соседями, поднимались по дороге, круто вьющейся меж верблюжьих колючек, в гору, к церкви. Оттуда были видны рассыпанные внизу избы, обшитые тёсом, сверкавшая в ивовых кустах Терешка, а за ней – просторный луг и помещичья усадьба на взгорье, затенённая старыми липами.

Церковь по случаю приезда Афанасьевых отпирал священник, отец Серафим Афанасьев, их дальний родственник (он-то и пристрастил басистого Матвея к церковной службе, сначала – псаломщиком, потом – дьячком, надоумив двигаться по этой стезе). Там сыновья Капитона пели псалмы для набежавших в храм односельчан, но то была лишь распевка. Затем все пёстрой вереницей спускались в село, к дому Капитона Астафьевича, где пелось другое – «Вечерний звон», «Скакал казак через долину», «Ревела буря…», и те, кто не поместился за накрытым в передней столом, сидели на брёвнах, под распахнутыми окнами – слушали. А то и подпевали.

– Ну, тут семнадцатый год грянул, – горестно сощурил слезящиеся глаза Владимир Матвеевич. – Михаил наш пропал, за полгода ни одного письма. И Гражданская война до нас докатилась. Отец тебе не сказывал, как его, почти мальчишкой, к себе беляки зазывали? Заманивал приятель по реальному училищу, из дворян, я его видел мельком – кстати говоря, на твоего учителя чем-то похож. Фамилия его Вельегорский. Папаша его в тот момент полком белых командовал, полк в нашей Глотовке ночевал. Может, Семён и сбежал бы с ними, да дед Капита вовремя его в чулане запер. Вот так.

Брал неверной рукой Владимир Матвеевич снимки, подносил близко к глазам.