Жяман-Кара, Каракалпакская АССР, сентябрь 1979 г.

Из письма А.А. Бессонова В. Афанасьеву:

…Я всегда досадовал и на себя и на твоего отца Семёна Матвеевича из-за того, что мы так ни разу и не решились обсудить все наши разногласия с глазу на глаз. Со всей мужской откровенностью! Возможно, это удержало бы его от известных действий. Да, конечно, время было такое, не располагающее к откровенности. Но вот оно прошло, а ощущение не доведённого до конца дела осталось.

Конечно, именно мне нужно было вызвать его на разговор. Ведь я его первым обидел – вначале своим происхождением, потом своим общением с вами, ребятами, среди которых оказался ты, его сын. Ну и так далее. И была же мысль сделать такой шаг, да столько всего свалилось на мою голову, что был момент – а не оборвать ли ниточку, чтобы дальше клубок не запутывать.

Ну да ты помнишь эту историю, в которой вы, мои мальчишки, помогли мне выкарабкаться из кризиса.

…А теперь по поводу Вельегорских. Поразительно, но, как сказано – бывают странные сближения!.. Или – совпадения?.. В Саратове действительно жил один из маминых братьев – Вельегорский Николай, ставший участником Белого движения. Он потом оказался вместе с сыном (Константином, если не ошибаюсь) за границей, где-то в Сербии.

Точнее ответить не могу. Если очень нужно, попробую спросить маму, живущую в Бухаресте (ей недавно исполнилось 97 лет!), она всё ещё ведёт переписку с родственниками, рассеянными по всей Европе. Но не уверен, что при пересечении границы письмо не подвергнется вымарыванию, если вообще дойдёт.

…Когда к нам приедешь? Кстати, октябрь здесь самый благоприятный месяц – не жарко, охота и рыбалка чудо как хороши.

5 Стрельба в упор

На третьи сутки поезд остановился у платформы Кзыл-Ординского вокзала, и Виктор сразу увидел среди коренастых смуглолицых людей подтянуто-высокую фигуру в зеленовато-пегой куртке и такого же цвета кепке. Казалось, время не изменило Бессонова – такой же несуетный, всё так же медленно, журавлиным шагом двинулся он к вагону, в дверях которого возник Афанасьев с сумкой на ремне. Только вот загоревшее лицо с глубоко запавшими глазами обрамлено теперь коротко подстриженной белой бородкой алюминиевого оттенка, и, когда обнялись, Виктор, ощутив под руками острые его лопатки, с тревогой подумал: «Очень уж худой, здоров ли?»

– Почему не самолётом?

– Хотел ощутить пространство. Да и земные подробности с поезда виднее.

Они прошли через зал ожидания на привокзальную площадь – там ветер гонял обрывки бумаги и стоял у газетного киоска мотоцикл с коляской.

– С моего транспортного средства эти подробности ещё виднее.

Бессонов оседлал мотоцикл, предварительно надвинув на лоб козырёк кепки, Виктор же погрузился в коляску, утонув в ней вместе с сумкой по грудь. С громким тарахтеньем мчались они по улицам, чувствуя все выбоины и ухабы, мимо типовых пятиэтажек и пыльных скверов, осенённых старыми акациями, и Виктору казалось, что командировочная судьба забросила его не в Среднюю Азию, а в хорошо знакомый молдавский городок Бельцы. Впечатление укрепилось, когда они, оставив мотоцикл у обшарпанного подъезда, поднялись по выщербленным ступенькам на третий этаж и Бессонов открыл дверь своей квартиры с такой же, как в Бельцах, за тысячу вёрст отсюда, планировкой. Бессонов в ответ на его реплику усмехнулся:

– Унификация уже не благо, а бич. Жильцы этой квартиры, с которыми я менялся, приехав в Бельцы, ахнули – тот же коридор, те же комнаты. Да и мебель мы им оставили такую же.

– Всё как в фильме «Ирония судьбы».

– Почти всё, за некоторыми исключениями. В Бельцах за городом холмы, а здесь степь.

Спустя час эта степь, распахнув им свои пространства, словно бы втягивала в себя их рокочущий мотоцикл, бегущий по прямой, как клинок, шоссейной дороге, чьё остриё тонуло в дрожавшем от марева горизонте. Степь щетинилась кустами саксаула, поблёскивала матовыми макушками солончаков. Над ней кружили коршуны, мелькали в бурой, сожжённой летним зноем траве живые столбики – любопытные суслики провожали взглядом транспортное средство Бессонова.

И ещё через час мотоцикл свернул на просёлочную дорогу, вьющуюся в траве двумя белыми колеями, запрыгал на ухабах, сердито взрыкивая и чихая. Прыгали кусты саксаула, солончаки, размытый горизонт с коршуном в белесовато-голубом небе. Наконец Виктор увидел впереди, в низинке, зеленоватый вал высокого кустарника, за ним – камышовую крепь, а поверх неё – внезапный, ослепительно синий изгиб реки.

На спуске к ней стоял ничем не огороженный дом. Из-под крыльца вывернулись навстречу две собаки – рыжеватая легавая и угольно-чёрный дог – и, огласив окрестности приветственным лаем, стали кружить у мотоцикла, тычась носами в колени и сумки приехавших.

– А вот и ангел-хранитель наш.

На крыльцо, вытирая о фартук руки, вышла Мария Михайловна, повязанная платком так, как это делают в Молдавии – с узлом под затылком, щурясь, всматривалась в гостя. Сойдя со ступенек, она спросила его:

– Не забыли ещё молдавский? Ну тогда – бунэ зиуа!

Виктор осматривался, ошеломлённый. Река в выжженной солнцем степи манила колдовской синевой, играла серебристыми бликами в камышовом прогале – в нём чернела причаленная к мосткам лодка с забытыми на корме удочками. Шуршал ветер в камышовой чаще, звучали в кустарнике голоса птиц, словно окликавших его – смотри, горожанин, вот она, не тронутая пока вами жизнь; вдохни её простор, впитай в себя её тишину.

Ему показали дом. Коридор, кухня, хозяйская спальня с книжными полками, просторная комната с десятком аккуратно застеленных кроватей, с тумбочкой у каждой – для приезжающих сюда на выходные. Дом в эти дни окружён мотоциклами и «Нивами». Да, бывает шумно, особенно когда рассыплются охотники цепочкой по приречным зарослям, а из-под ног взлетают, будто гранаты взрываются, фазаны и начинается стрельба. Приезжают с заранее оплаченными путёвками, наслышанные о здешней щедрой охоте, но азарт ослепляет, хочется ещё, рвутся в заказники, хотя видят вкопанные столбы с аншлагами и строгим запрещающим текстом. Приходится останавливать. Ведь там, в специально отведённых безопасных зонах с подкормкой, фазаны гнездятся, молодь выводят.

Сидели за просторным столом в кухне, обедали дичью и дынями, и Виктор не уставал удивляться: человек в азарте и с ружьём – да разве его можно остановить? Можно, кивал Бессонов. Егерь здесь – власть. Имеет право оштрафовать и даже – конфисковать оружие. Мария подтверждала, с улыбкой глядя на Бессонова – на его высокий, обнажившийся залысинами лоб, седые брови, серебристую бороду и колючий взгляд запавших глаз:

– Про нас здесь говорят: строже вот этого егеря во всей степи нет.

– Ну почему же, – усмехнулся Бессонов, – ещё один есть, зовут Алексеем Александровичем, сейчас мы его навестим.

– Но зимой вам здесь не скучновато? – не унимался Виктор.

– Бывает, – согласился Бессонов.