– Пристал? – нервно продолжал Алан. – К ней никто не пристает с работой! Мы делаем всю работу, Эллен и я!

– Ну, мы не делаем всю работу, мы делаем свою работу, а Лидия тоже работает много! – старалась я замять скандал.

– Да, уж Эллен работает как лошадь, – вдруг угрожающе заговорила Лидия. – Уж она у нас после обеда то у дантиста, то по женской части лечится, и никто не страдает по этому поводу. И никто не замечает, как она на работе пишет личные письма в родительский комитет и обсуждает школьные мероприятия.

– Что? – удивился Алан. – Зачем ты это делаешь? – обратился он ко мне.

– Потому что у нее есть ДЕТИ! – с обличительным триумфом в голосе провозгласила Лидия. – Мне сказала Габриэла из отдела кадров, она еще спросила, как мы вдвоем справляемся с работой, ведь у нас у обеих семьи и дети. У Эллен двое детей и муж!

– Но ты же говорила… – промолвил Джеймс.

– Ничего я не говорила, – слабо защищалась я, – вы сами так подумали.

– Но почему ты не…? – в замешательстве не закончил фразу Алан.

– Не знаю! – жалобно сказала я. – Я думала, что потом скажу, но все затянулось, и потом было уже поздно, и я не могла уже ничего сказать, и потом мне нравилось мое новое амплуа, в котором вы все меня видели, и я ничего не могла сказать!

– Что же, – заключил Алан, все еще в замешательстве, – это что-то доказывает. Если Эллен, имея на руках детей, о которых мы даже и не догадываемся, справляется с работой, если Джеймс с малолетним ребенком не отсутствует на рабочем месте, от чего бы тогда Лидии не работать на полную?

– Ой, да ты меня достал уже! – сказала Лидия. – Эллен врала вам, и вы ее ложь хавали, а на меня все взъелись. А Джеймс работает, только потому что его жена везде успевает за двоих.

– Это правда, Эллен? – спросил Алан.

– Ну, типа да! В том смысле, что у меня есть двое детей, и я вам о них не говорила, потому что видела, как вы Лидию прессуете. Так что все те разы, что я была у дантиста, на самом деле я была в школе у детей на мероприятиях, но никому не было до этого дела, потому что ходить к стоматологу – это норм!

– Но ты поступила плохо по отношению ко мне, – не унималась Лидия, – все эти месяцы меня бросали на пожирание львам. А ты ходила, как ни в чем не бывало, уходила с работы под вымышленными предлогами, занималась там черт знает чем, и с тебя были взятки гладки!

– Я знаю, Лидия, знаю, – сказала я. – Прости меня, я так паршиво себя при этом чувствовала. Не знаю, как просить у тебя прощения. Просто, если бы я сразу сказала, то они бы сплетничали про нас обеих, но сейчас, может, они перестанут это делать и задумаются, что так нехорошо поступать.

– Серьезно? – удивился Алан. – Ты серьезно думаешь, что мы будем лучше о вас думать?

– Ну не обо мне, так хотя бы о Лидии. Может, до тебя дойдет, что Лидия не волынит, а делает свое дело. И, может, Джеймс задумается, как нелегко приходится его жене, когда он ей не помогает и ждет, что она все сама сделает, и, наверное, у нее на работе тоже есть какой-нибудь придурок, который также ее третирует, как и вы здесь Лидию.

– Ладно, я пошла домой! – заявила я. – Мне надо детей забирать из школы. Всем хороших выходных, увидимся в понедельник. Лидия, тебе желаю хорошего спортивного дня в школе, хотя вряд ли там будет весело, судя по тому, что было у моих детей. Тем не менее постарайся получить удовольствие оттого, что ты там со своими детьми!

– Стой, подожди-ка! – сказал Джеймс. – Если у тебя есть двое тайных детей, это значит, что у тебя и муж имеется?

– А вот это под вопросом, – печально ответила я.

Я схватила свою сумку и пошла на выход, как жаль, что в этих современных технологичных бизнес-центрах нет больше старых добрых дверей, которые можно красноречиво захлопнуть за собой, нет, теперь мы уныло и тихо открываем бейджиками створки турникетов.

Забрав детей из школы и добравшись домой, я почувствовала, что андреналиновая буря в крови у меня улеглась, и меня охватил холодный ужас от осознания, что я натворила. В полной прострации я терла сыр для пиццы, и меня тошнило, но тут в моем сознании как-то сошлись сыр, и тошнота, и Джаджи, который почему-то не увивался под ногами с просьбой дать ему кусочек сыра. Обычно мне стоит только вынуть сыр из холодильника, как Джаджи тут как тут с вечной мольбой в глазах, пока я не сжалюсь и не отломлю ему кусочек, хоть он потом и будет отравлять своими миазмами мой сон.

Когда мы вернулись из школы, никто не встречал нас своими бешеными скачками и прыжками, как если бы он целый день сидел один дома и чуть ли не подох от одиночества. Я посмотрела в саду – никого, крикнула наверх детям, но там тоже его не было. Я проверила все закоулки в доме, все его любимые места, под кроватями, на диване, нет пса. Слыша, что я двигаю мебель внизу, Джейн спустилась из своей комнаты, посмотреть, что происходит.

– О, так я же его выпустила на улицу, – сказала она.

– А назад запускала? – спросила я.

– Ммм, нет!

– Джейн! Ты же знаешь, что его нельзя отпускать на улицу одного. Он же всегда убегает, у нас же нет забора в саду. Господи, где же он теперь?

Я обшарила все кусты в саду, кричала «Джаджи, сыр! Смотри, какой сыр!» – безрезультатно. Я выбежала на улицу, чертыхаясь под нос на дебилов детей, которые никогда не слушаются, и на сволочных собак, которых сколько ни корми, все норовят сбежать из дома. В прошлые разы, когда Джаджи сбегал из дома, мы находили его у соседей, на их кухне, он туда забирался через кошачий проем в двери и ел из кошачьей миски. Но именно сегодня мне не хотелось бегать по соседям и извиняться еще за то, что мой пес безобразничает, и я подумала, а не забить ли мне на этого противного неблагодарного кобеля до понедельника, а сейчас просто пойти и утопить свою печаль и ужас в большом количестве вина.

Я повернула назад к дому, невесело размышляя о тупых собаках и балованных детях, для проформы выкрикивая его имя, как вдруг маленькая черная тень метнулась ко мне на дороге между двумя машинами. Резкий скрежет тормозов, маленькая тень ринулась ко мне и замерла на дороге. Кажется, я побежала, я вообще-то не бегаю никогда, из машины вышел кто-то и что-то сказал, но я не слышала ничего в тот момент, я только видела два глаза на лохматой морде, которые смотрели на меня без всякого осуждения, но в них читались боль и страх. Когда я подбежала, он даже попробовал вильнуть хвостиком и заскулил, как будто хотел сказать: «А вот и ты, я тебя люблю».

– Лежи, лежи, мой мальчик, не двигайся. Я здесь, мама здесь, все будет хорошо, – шептала я. Все перед глазами плыло пятнами, это у меня из глаз текли слезы и застилали все вокруг. Джаджи не любит, когда плачут. Он считает, что это необязательно, и вообще от этого у него намокает шерсть. Я не должна плакать, надо перестать плакать, а то он рассердится.

У меня за спиной кто-то все время причитал, какая-то пожилая дама все повторяла: «Простите меня, простите, пожалуйста, я не видела его, я не заметила. Простите меня!»