Вот в чем вкратце заключалось его прозрение на лондонской улице – ощущение, что неважно, что он сделает, ведь он только часть Плана. Плана, разработанного так, что кажется, будто у него есть свобода воли. И он мог быть прав: его не арестовали. Кем бы Они ни были, Они хотели, чтобы он убрался из «Смитсоновских палат» с деньгами и распорядился ими так, как сам посчитает нужным.

Как ни странно, это взволновало его не так сильно, как могло бы. Как ни странно, это освобождало – знание, что любое его действие заранее спланировано. И тогда он решил подчиняться только себе. Курьеру Руди. Руди, который видел фразу «самые ревностно охраняемые границы Европы», а за этими границами видел людей, которым хотелось уйти.

– Это похоже на вызов, – сказал он Льву.

* * *

Однажды утром Руди сказал Льву, что уедет на пару дней.

– Я, правда, исчезну не больше чем на сорок восемь часов, – говорил он. – Если я задержусь, а ты не получишь от меня весточки, сложи все в инфосейф и активируй. Потом убирайся отсюда и брось чемодан в море, – он передал Льву клочок бумаги, на котором были напечатаны ряды букв и цифр – зашифрованные коды для частных банковских счетов. – Сможешь запомнить?

– Ты шутишь? – фыркнул Лев. Некоторые последовательности доходили до пятидесяти символов.

– Ну ладно, – Руди улыбнулся. – Тебе они наверняка не понадобятся.

И он оказался прав. Первые несколько часов Лев все подходил к списку банковских кодов и спрашивал себя, почему бы не убраться прямо сейчас, не зайти на счета, не перевести деньги, не пуститься в бега. Он так и не нашел ответа на этот вопрос, так что просто сидел все время в номере, читал расшифровки, ел то, что приносила обслуга, и опустошал мини-бар, и спустя сорок восемь часов, почти минута в минуту, Руди вернулся, с улыбкой на лице; ему не терпелось взглянуть, что выдал матерчатый ноутбук в его отсутствие.

Несколько дней спустя – и хотя Руди не смог бы пустить ему пыль в глаза, Лев все равно оценил театральность ремесла, знак уважения одного профессионала другому, – Руди походя бросил: «У меня для тебя кое-что есть», – и передал паспорт.

Лев перевернул в пальцах маленькую карточку. Она принадлежала, судя по кириллице сверху, некоему Максиму Федоровичу Коневу, гражданину Новосибирска в Независимой Республике Сибири. На карточке каким-то образом оказалась его фотография, рядом с, похоже, его отпечатком большого пальца, а встроенный чип карточки наверняка содержал его биометрические данные. Он поднял взгляд.

– Тебе незачем жить здесь, – сказал немного неловко Руди.

– Летом, – сообщил ему Лев, – Сибирь удивительно красивое место.

Руди протянул диск в усадочной пленке.

– И легенда. Я старался делать все без конкретики, но в Новосибирске и Норильске есть документальные подтверждения. Можешь оставить как есть, а можешь заполнить по своему вкусу – дело твое. Бери банковские коды, все твои деньги – там.

Так вот чем все закончится. Лев снова посмотрел на карточку. Если жизнь его чему-то и научила, так это тому, что мы всегда видим лишь малую часть картины. Сообщение в пару строк от агента под псевдонимом здесь, список политических целей там, нечитаемое экономическое досье где-то еще. Что у них за истории? Теперь перед ним хотя бы новая история – новая жизнь, которая так и ждет, чтобы он ею жил.

– Спасибо, – сказал он, искренне тронутый. Ему бы хватило и одних только денег.

Руди отвернулся и пожал плечами, и Льву показалось, что парень по-настоящему смущен его благодарностью.

– А ты что будешь теперь делать? – спросил он.

Руди посмотрел на него и усмехнулся.

– Потрясу дерево и посмотрю, что упадет.

Война началась в четверг.

Петр запомнил это навсегда, потому что в четверг была его очередь отвозить детей в школу и потом забирать обратно, и утром он сидел в машине возле дома Терезы, когда зазвонил телефон.

– Командир? – сказал Якуб. – Включи радио. Там ужас.

Якуб был хорошим, надежным следователем, но склонным при случае преувеличивать. Петр вздохнул, включил радио и обнаружил, что это не тот случай.

Он выглянул в окно и увидел, как из подъезда здания выходят Тереза с Элишкой и Томашем, тепло укутанными из-за погоды, с ранцами на плечах и с завтраком в коробках с «Большой Синей Кошкой» в маленьких варежках. У него упало сердце.

Они перешли дорогу к машине, и Петр опустил окно.

– Прости, – сказал он Терезе. – Простите, – сказал он детям.

– Я видела по новостям, – сказала она. – Я сама отвезу их в школу. Сможешь потом забрать?

– Теперь уже и не знаю, – ответил он.

– У меня днем собеседование, – сказала она. – Ты знаешь. Я договорилась сто лет назад.

– Отправляйся на собеседование, – ответил он. – Я их заберу.

– Или попросишь кого-нибудь, – она покачала головой. – Как я от этого устала, Петр.

– Им понравится, – сказал он задорно. Посмотрел на детей. – Хотите прокатиться после школы на полицейской машине с дядей Якубом?

Те вроде бы обрадовались. Тереза фыркнула.

– Дядя Якуб.

Он завел двигатель.

– Простите, – снова сказал он и уехал.

* * *

Был один бар под названием «ТикТок», рядом с Карлово намести в Старом городе, за которым Петр и его департамент присматривали уже несколько месяцев. Поступали расплывчатые сведения, что чеченский полевой командир, называвший себя Абрам, сбежав из Бремена от объединенных сил местной полиции и доморощенных преступников, купил контрольный пакет акций «ТикТок» и обустраивал это место в качестве плацдарма в Праге.

Очевидно, это сложно было назвать оптимальным вариантом для всех заинтересованных лиц, но ни долгие часы наблюдения, ни сбор разведданных не подтвердили эти слухи. «ТикТок» находился во владении нераспутываемого узла слепых трастов, офшорных фондов и таких сложных схем по избеганию налогов, что они казались практически разумными; если где-то и был замешан Абрам, спрятался он хорошо. Кроме того, его ни разу не видели на месте нового приобретения, не видели и ни одного из его известных помощников. Петр отрядил в бар команду с тягостным заданием стать завсегдатаями, но они не докладывали ни о чем из ряда вон выходящем, как и молодая женщина-детектив, которую он послал устроиться туда на работу официанткой. «ТикТок» со всех сторон казался совершенно невинным.

– Охренеть можно, – сказал Якуб.

Хоть раз для разнообразия, подумал Петр, сержант как будто недооценивал ситуацию. Улица была полна щебня, битого стекла и мятых машин. Все витрины разбиты, как и большинство окон в квартирах над ними. На улицу осыпались большие куски лепнины и кирпичей.