– Наоборот, мне бы что-нибудь мрачное, – ответила я. Я заметила витрину с различными подводками для глаз. Черными подводками. Цвет Литы. – Мне, пожалуйста, самую черную подводку, которая у вас только есть. – Я попросила нарисовать мне стрелки прямо там, в магазине. Девушка подвела меня к высокой табуретке и нарисовала их, но когда я взглянула в ручное зеркальце, которое она мне дала, стрелки показались мне недостаточно широкими и большими. Я попросила подвести и нижнее веко, посмотрела – все равно не то. – Больше, – сказала я. Она снова обвела глаза, добавила еще один слой, но этого мне было недостаточно. – Еще больше.

– Уверена?

– Моя цель не в том, чтобы выглядеть сексуально. Я всем своим видом хочу говорить: «Только попробуй подрочить на меня!»

Она подавила нервный смешок, видимо, не совсем уверенная, сумасшедшая я или прикидываюсь:

– О таком меня раньше еще никто не просил.

Когда она закончила, я попросила ее показать мне самые темные оттенки помады для губ. Я смотрела и выбирала, пока не нашла то, что подходило мне идеально – «Аметистовая слива». Темная сторона сливы. Темная сторона меня. Я расплатилась и мизинцем нанесла помаду на губы, стирая с них привкус мяса, вдыхая аромат запретного плода. Продавщица подняла зеркальце, и я взглянула на себя. Преображение свершилось, я была довольна собой.

– Очень важно, чтобы макияж отражал твою внутреннюю сущность, – процитировала я вслух строчку, которую когда-то прочла на страницах Daisy Chain.

В автобусе на меня глазело больше людей, чем когда-либо. Я решила, что буду делать такой макияж каждый день.

Я была недалеко от дома, но заглянула в пекарню по пути, чтобы купить пожевать какую-нибудь вкусняшку, пока иду домой. Когда я переходила по пешеходному переходу на Седьмой авеню, жуя конвертик с вишней, я прошла мимо курьера на велосипеде, который остановился на красный свет. Он залипал у себя в телефоне и напевал «Большие девочки не плачут»[34]. Затем он загоготал, практически давился от смеха. Когда он увидел, что я смотрю в его сторону, то спел свою собственную версию: «Большие девочки хомячат».

Я обернулась и пошла прямо к нему, демонстративно жуя уголок с вареньем.

– Думаешь, такой остроумный? – спросила я. Слюнявые крошки слоеного теста вылетели у меня изо рта, пока я говорила.

– Хрюшка, – фыркнул он и снова загоготал, хотя это его смех больше походил на свинячье хрюканье. Я, изгнанница из Костлявилля, отверженная, бесила его. Если бы подо мной был люк, он бы без зазрения совести открыл его и отправил меня в канализацию, превратил бы мой дух в забвение. Он наверняка считал, что если у него от меня не встает, мне не стоит жить.

– Уйди, задница, – рявкнул он. Я не сдвинулась с места. Я стояла так близко к нему, что переднее колесо велика было зажато между моими коленями. Я театральным жестом слизала вишневое варенье с большого пальца. Его песенка была не более чем мимолетное оскорбление, пуля в жирную попу проходящей мимо неизвестной толстушке, просто чтобы потешить свое собственное самолюбие. Если он и хотел меня ранить, у него не получилось. Но это не значит, что я готова была спустить ему эту шутку с рук.

На мужчине были солнечные очки и защитный шлем – некое подобие брони, которая закрывала лицо, оставляя открытым лишь рот и подбородок. Над верхней губой мужчины проступал пот, подбородок порос грубой щетиной. Я представила, как целую его, щетина царапает мою кожу, капли крови текут по шее.

– Я задала вопрос, – повысила голос я. – Думаешь, ты здесь самый остроумный?

Загорелся зеленый, и мимо меня понеслись машины и велосипеды. Но я не собиралась отпускать остряка.

– Проваливай с дороги, – заорал на меня велосипедист, но вот проваливать я как раз не собиралась. Он мог спокойно объехать меня, но он был из тех, кто будет упираться как баран из-за принципа, даже если куда-то сильно спешит. Я сжала свободную руку в кулак, и тепло заполнило все мое тело, с ног до головы. Если бы я была градусником, полоска ртути во мне бы сейчас стремительно подскочила вверх.

– Подраться хочешь, жиртресина? – снова фыркнул он. В тот момент я ненавидела его больше, чем кого-либо. Правой рукой я дотронулась до своей сумки – ремешок все еще больно врезался в грудь – и ощутила тяжесть кирпича внутри.

– Да, хочу подраться. – Эти слова сорвались с языка, как будто кто-то запрограммировал меня сказать это. Я не знала, что овладело мной, но мне определенно это нравилось. Я засунула руку в сумку и провела пальцами по пыльной, шероховатой поверхности кирпича. Конечно, череп велосипедиста защищал шлем, но никто не мешал мне заехать остряку кирпичом по зубам.

«Совсем сбрендила?» – прозвучал голос в моей голове, почему-то с таким же акцентом, как у Саны.

Мужчина слез с велика и опустил его на тротуар. «Началось», – подумала я. Велосипедист был в черных шортах и майке, руки у него были накачанные, сплошь в татуировках. Все равно я не сдвинулась с места. Я была готова стоять до конца, даже если бы он ударил меня по лицу, даже если бы размозжил мой череп об асфальт. Будь что будет. Меня уже били по лицу во время «Новой программы баптисток», и я выжила, хотя тогда я даже не сопротивлялась. Драка – это то, чего я жаждала последнюю пару недель. И сейчас, похоже, я собиралась получить то, что хотела. Будет больно, но так приятно.

Баптистка не боится боли.

Я сжала кирпич в руке, неожиданно открыв в самой себе стальной стержень. Если в моем животе были бабочки, то сейчас они поднимались вверх по пищеводу, вырывались на свободу, заводили меня, подначивали. Я хотела открыть рот и зарычать, подобно львице, выпуская махаонов со стальными крыльями наружу. Я вытащила кирпич из сумки, но между мной и велосипедистом выросла чья-то рука. Мужская. Черная.

– Довольно, – пророкотал мужчина в форме охранника. По возрасту он годился мне в отцы. Толпа глядел окружила меня и курьера на пешеходном переходе, но, будучи во власти гнева, я не заметила их раньше. Ярость обволокла меня подобно мыльному пузырю. Но сейчас он лопнул.

Курьер поднял руки, как будто ему это приказал сделать полицейский. Большой черный мужик победил большую белую бабу. Велосипедист забрался на велик и закрутил педали. «Больная сучка», – бросил он мне, отъехав на приличное расстояние. Но это он сбежал с поля боя, а не я.

Озлобленная, я повернулась к охраннику. Я не просила, чтобы меня спасали.

– Я наблюдал за тобой, – сказал он. – О чем ты, черт возьми, думала?

– Тот парень оскорбил меня.

– Надо было просто не обращать на него внимания.

– Кто это сказал?

– Тот, кто не хочет смотреть, как тебе надирают задницу.

Я хотела было убрать кирпич обратно в сумку, но потом решила пойти домой прямо так, с кирпичом в руке.

– Спасибо за заботу, – саркастично пропела я голосом послушной дочурки.