подходим к столу, но остаёмся стоять. Морис занимает стул возле сказочного одеяла. Лена не отходит от ящика. Потом поворачивается, смотрит на Мориса огромными блестящими голубыми глазами. Я подхожу ближе, чтобы увидеть, что ее так взволновало.

— Это действительно Караваджо? — спрашивает она. Сейчас для неё ничего — ни наша ситуация, ни Брэд, ни я, ни Виктория, ни сломанная рука — не имеет значения.

— Да, конечно. Его стиль легко узнаваем. Зная, что вы реставратор картин в стиле барокко, из наших источников и из новостей, я так и подумал, что вы сразу всё поймёте. И как видите, они подписаны в том же игривом стиле, что и «Обезглавливание Иоанна Крестителя» — f. Michelang. o [16].

— Это единственная работа с его подписью.

— Как видите, нет, моя дорогая. Присмотритесь к красному цвету плитки на каждой панели. Видите, они совершенно одинаковые? Они предназначались для коллекционера, который заказал их как комплект. Посмотрите на подпись, спрятанную в канавках и известковом растворе.

— Частная коллекция?

— Естественно.

Лена наклоняется так близко к стеклу, что я боюсь, как бы она не разбила его лицом. Не отрываясь от него, спрашивает:

— Кто? Кто был коллекционером? Как вы получили эти картины? У вас есть документы об их происхождении? Кто тот коллекционер, который заказал их у Караваджо? Когда?

Я заглядываю внутрь футляра и вижу на красной бархатной подложке восемь картин маслом размером десять на десять дюймов, изображающих одну и ту же женщину. На первой, если смотреть слева направо, она просто стоит обнаженной. На следующей сидит голая в кресле, широко расставив ноги и сунув палец в рот. На третьей стоит на четвереньках. Мини-сериал заканчивается тем, что её трахает на кафельном полу священник в задранной кверху рясе, и она, судя по выражению её лица, очень довольна.

Это искусные картины маслом в стиле барокко, с его насыщенными красками и поразительным реализмом, но это чистое порно, а не религиозные сцены, которых можно было бы ожидать от Караваджо.

— Итак, Лена — можно называть вас Леной? — спрашивает Морис, не отвечая на её сбивчивые вопросы, — надеюсь, у вас всё в порядке. Я должен попросить у вас прощения. Мне очень жаль, что я не смог остановить Тима и он распространил о вас эту ужасную ложь. Как грубо, как низко, как гнусно с его стороны. И, конечно же, мне очень жаль, что я не смог его остановить, и вам сломала руку его чёртова служба безопасности.

Я заранее знаю, что Морис не собирается извиняться передо мной за сотрясение мозга и шрам на лице, покалывающий в его присутствии. И за ножевое ранение Генри извиняться он тоже не станет. Морис относится к тому типу юристов, что никогда не просят прощения у других юристов. Но Лена — человек со стороны, и у неё прощения он просит, что меня вполне устраивает.

— Морис, они забрали Брэда Парданка. Они похитили его. Они собираются его убить. Ещё они захватили в плен Парка, друга Лены. Паркола Калестри. Я не думаю, что нам следует тратить время понапрасну — даже на бесценные работы Караваджо, — перебиваю я.

Услышав о Парке, Лена резко выходит из гипноза, вздрагивает, набирает полную грудь воздуха, втягивает шею.

— Ох, Грета, — он наклоняет голову, — но разве вы не видите? Если Лена получит бесценные работы Караваджо, они станут моей компенсацией, к тому же это взбесит Тима, а мне, уж простите, только того и надо. Я единственный владелец фирмы, и Тим не может доказать обратное. Мы поговорим, как обеспечить безопасность Брэда и Паркола, но я хочу большего. И если вы сделаете то, что я вам скажу, с ними всё будет в порядке.

Но ещё я хочу крови. Я хочу возмездия. Я хочу уничтожить Тима и Ханиуэлла. И всё это время я хотела, чтобы Тим понимал, как много он потеряет. Даже эти картины, которые, как он предполагает, он унаследует вместе с правом собственности на фирму.

— Лена получит эти работы? Но в этом нет смысла, Морис. Во-первых, это безумие. Во-вторых, они ваши. Просто передайте ему, что они не войдут в завещание.

— Грета, — он выдерживает паузу, моргает, будто старается справиться с суровой реальностью, — я живу взаймы. Вот и всё. Никто об этом не знает, но врачи давали мне полгода жизни, а эти полгода закончились два месяца назад. Я могу уйти в любую минуту, и я просто хочу, чтобы Тим всё понял. Я хочу увидеть это своими глазами. Кроме того, Лена заслуживает такого подарка.

Не думаю, что до Лены доходит суть этого странного разговора, в котором мы с Морисом обсуждаем, достанутся ли ей бесценные работы в рамках войны богатых мужчин за имущество и власть. Я наблюдаю, как она борется с нервозностью, которую ясно проявила, услышав имя Парка и вспомнив, что он подвергается опасности, пока она разглядывает картины в футляре, потому что она по-прежнему смотрит на них, но уже с заметным напряжением. Видимо, она хочет избавиться от своей удушающей тревоги о Парке, потому что спрашивает отрывистым тоном:

— Так кто же был коллекционером?

— Держу пари, у вас на этот счёт есть своя теория.

— Есть.

— Я могу её подтвердить. И это интересно, потому что картины очень хорошо демонстрируют суть коррупции, которую вы раскрываете сейчас, в две тысячи первом году — на протяжении веков она нисколько не меняется. Эти работы Караваджо написаны для священника Ватикана. Отец Вентфорт — его псевдоним, под которым он сдавал в аренду свою тайную квартиру в Ватикане, где они висели десятилетиями. Понимаете, Вентфорт. — Морис подмигивает мне, и я понимаю, почему зал так называется. — У ребят из церкви было много секретов, и, конечно, не все они отличались целомудрием. Этим вас, разумеется, не удивишь. Вот и наш Вентфорт, как вы заметили, увлекался изящной эротикой. Модель была не кем иным, как его любимой проституткой. Ватиканским ребятам приходилось поддерживать легенду о целомудрии и богоизбранности, чтобы собирать пожертвования прихожан, выжимать деньги из манипуляций и догм. О, спекулянты всегда находят способы обратить наш страх, нашу веру, наши слабости и пороки, наш раскол в деньги. Ничего не меняется. Верно, Грета? Теперь эти работы ваши, Лена. Код доступа к футляру — 8833. Установите их в футляр для переноски — уверен, вы знаете, как это делается. Он там, под картинами. Видите? И, пожалуйста, побыстрее, пока я обсуждаю с Гретой другие рычаги воздействия.

Лена смотрит на меня взглядом, полным вопросом, полным сомнений, и прижимает к себе сломанную руку.

— Давай, Лена.