— Dio mio, папа, — сказала я, на мгновение забывшись. — Каморра знает, что ты перешёл на другую сторону?

— Я никогда не был частью их организации, — утверждал он. — Просто работал с ними. Это не проблема.

Я в этом очень сомневалась. Ирландская и итальянская мафия в Нью-Йорке не являются и никогда не были дружественными. Любое оправдание конфликта было бы пламенем для пропитанного керосином трута.

— Почему же тебе тогда надо было практически похитить меня из игры в покер у Италии? — потребовала я. — Это просто глупо.

Не так ли? Выражение его лица контрастировало с причудливыми рыжими бровями и искривленными губами.

Ох.

Я вздохнула, настолько утомленная своей жизнью, что думала, что упаду в обморок от напряжения.

— Вы хотите воевать с ними.

Шеймус улыбнулся мне и потянулся, чтобы похлопать меня по руке, прежде чем я успела отстраниться.

— Ты всегда была такой умной девочкой. Я хорошо тебя научил. Да, отношения между Каморрой и Коза Нострой обостряются. Это идеальное время, чтобы ударить их, пока они лежат.

— Итак, ты снова используешь меня как пешку, — слова были плоскими, двухмерными и пластичными, как фальшивая валюта в детской игре.

Бесполезны в реальном мире, но ими все равно приятно пользоваться.

Его брови сморщились в складку в виде галочки точно так же, как у Елены и Жизель. — Не будь такой драматичной. Две птицы, один камень, carina. Я работаю в режиме многозадачности.

Я не могла перестать сосредотачиваться на ненависти, растущей внутри меня, ядовитой, как сорняк, подавляющей все остальные мысли и чувства, пока я не почувствовала себя поглощенной ею.

— Ты не мой настоящий отец, — сказала я, и слова были такими резкими, что на мгновение мне показалось, что они действительно могут пронзить его толстую кожу. — Ты это знал?

По пустому, невеселому выражению его лица я поняла, что это не так.

— Не играй в глупые игры, — приказал он, садясь и выпрямляясь.

— Амадео Сальваторе — мой отец, — спокойно продолжила я. — Ты знаешь его как капо Сальваторе, главу Каморры в Неаполе.

Шеймус насмешливо фыркнул, но мускул на его челюсти напрягся, выдавая его беспокойство.

Я двинулась дальше, просовывая кинжал между его ребрами и поворачивая, прокоучивая.

— Однажды мама встретила его на рыбном рынке, и у них завязался роман. Он хотел, чтобы она ушла, и она любила его, но была слишком хороша и слишком напугана, чтобы сделать это. — Я остановилась, наблюдая за Шеймусом, который затаил дыхание, растерянный и сердитый, не желая верить. — Ты никогда не задумывался, почему мы с Себастьяном совсем не похожи на тебя, в то время как Елена и Жизель могут быть твоими точными копиями?

— Не все дети похожи на своих отцов, Козима, — сухо сказал он, но в его голосе не хватало убежденности, а глаза скользили по мне с рентгеновским фокусом, как будто он мог прочитать правду в моих костях.

— Нет, — легко согласилась я. — Но если ты задумаешься об этом на минутку, ты, возможно, вспомнишь, что у Сальваторе тоже были очень уникальные глаза. Золотые глаза. Возможно, ты помнишь, что, несмотря на все твои нарушения, Каморра была к вам относительно снисходительна… Как ты думаешь, почему? Может быть, потому, что Сальваторе питал слабость к маме и слишком часто уступал ее мольбам спасти твою жалкую задницу? Может быть, потому, что ты был псевдоотцом, пусть и бедным, для двоих детей, которых он никогда не смог бы воспитать сам?

Я наклонилась вперед, мой голос был шипящим, мои глаза прищурились, как змея, чтобы нанести последнюю ядовитую атаку.

— Я знаю, что я была твоим величайшим достижением, Шеймус. Каково это осознавать, что даже это никогда не было твоим?

— Ложь, — подло рявкнул он, но глаза его были влажными от чего-то более мягкого, чем ярость, а рот был бледным от отчаянного напряжения. — Этот ублюдок солгал тебе, Козима.

— Да, но не об этом. — Я откинулась назад, взяла себя в руки, разгладила платье и перебросила волосы через плечо, прежде чем скользнуть ближе к двери и положить руку на ручку. — Я не твоя дочь, Шеймус, так что ты можешь перестать «присматривать» за мной. Я не твоя дочь, так что ты можешь прекратить игры. Я не твоя дочь, и даже если бы была, — я подло улыбнулась, чувствуя, как мои губы приоткрылись и растянулись в гротескном фарсе хорошего юмора, — я бы никогда не хотела тебя снова видеть.

Шеймус уставился на меня, более разрушенный моим откровением, чем когда-либо моей продажей в сексуальное рабство. Его собственное эго было корнем его страданий. Я была красивой и умной, и Шеймус гордился тем, что создал меня.

Я боролась с желанием выплеснуть свой ужасный гнев на его плоть и вместо этого подняла подбородок и властно приказала:

— Выпусти меня отсюда. И, Шеймус, если я увижу тебя снова, я дам Александру полную свободу действий, чтобы прикончить тебя так, как он сочтет нужным.

После недолгого колебания он постучал по перегородке позади себя двумя костяшками пальцев. Мы смотрели друг на друга, наблюдая, как связь между нами рассыпается в пепел.

— Я люблю тебя, — сказал он мне, как будто это имело значение.

Для него, я полагаю, так оно и было.

— Ты любишь меня достаточно, чтобы перестать пытаться спровоцировать эту войну мафии? На другой стороне этого конфликта есть люди, которые мне небезразличны, и я не хочу, чтобы они пострадали. Ты спасешь меня от этой боли? — Я спросила не жестко, просто интересуясь, хотя уже знала ответ.

Он сжал губы, выровняв разговор.

— Любовь не имеет ничего общего с чем-то подобным. Это деловое решение, Козима.

— Ты этого не знаешь, и мне почти грустно за тебя, — тихо призналась я, когда машина остановилась, и открыла дверь. — Но это, это не что-то близкое к любви.

— И я полагаю, ты думаешь, что это у тебя с лордом? — огрызнулся он.

Я знала, что в тот самый момент Александр нашел способ добраться до меня, выслеживая меня так же уверенно, как и любого хищника, столкнувшегося с неминуемой потерей своей добычи. Однако Шеймус поднял хороший вопрос. Что сделало его проступки намного хуже, чем преступления Ксана?

Глядя на разочарованное замешательство отца, я решила, что разница заключается в выборе. На протяжении многих лет Александру давали очень мало свободы для принятия собственных решений, но когда он мог, он принимал правильные решения, даже если они все еще казались ужасными, учитывая мрачные обстоятельства. У Шеймуса была свобода всю жизнь, и он растратил ее, потому что был эгоистичным