Я тяжело сглотнула, услышав тихую гордость в голосе Ксана. Он тоже скучал по мне, и эта маленькая мысль открыла в моей груди множество сокровищ. Было невероятно, что он все это время скучал по мне так же невыносимо, как и я по нему.

— Знаешь, — продолжал он в разговоре, — я знал, что ты убедил ее переехать в Америку много лет назад. У меня были яркие мечты о том, как я найду тебя и разорву на части голыми руками… единственная причина, по которой я этого не сделал, заключалась в том, что мои источники рассказали мне, как сильно она полагалась на тебя, как много ты сделал и продолжаешь делать для нее.

Наступила еще одна вибрирующая пауза.

— Учитывая это, а также тот факт, что теперь я точно знаю, что Сальваторе не убивал маму, мне все еще не хочется это делать, но я должен сказать… спасибо. — Я наблюдала, как Ксан поднес стакан к губам и выпил жидкость. — Спасибо, что позаботились о ней, когда я не мог. За то, что ты поддерживал ее жизнь, пока меня не было рядом, чтобы позаботиться о ней.

Данте, казалось, оцепенел от слов Ксана, даже больше, чем я, присевшая с разинутым ртом у двери в свою спальню. Он застыл в янтаре необычной благодарности брата, его большое тело было расслабленным, но совершенно неподвижным, глаза остекленели, а разум бешено работал за ними.

Наконец он очнулся и сделал это для того, чтобы посмотреть на Ксана из-под опущенных век и один раз кивнул, твердо и медленно.

— Я делал это не для тебя, и я бы сделал это снова, всегда. Но спасибо… это ценно.

Александр кивнул в ответ, благородный в своей милости.

Я так сильно полюбила его в тот момент, что даже цвета в темноте показались ярче, чем когда-либо прежде.

— Ты любишь ее, — сказал он, и это был не совсем вопрос, но все же Данте поколебался, а затем ответил.

— Я люблю. Не совсем то, о чем ты беспокоишься. Хотя я должен сказать, что трудно смотреть на такую женщину, как Козима, и не желать ее, не говоря уже о том, чтобы знать такую женщину, как она, наполненную любовью и светом, несмотря на ее темное прошлое, и не желать каждый день бороться за то, чтобы быть достойным стать значительной частью ее жизни.

Я упала на землю, потрясенная его словами.

— Я сказал ей однажды, — тихо сказал мой муж с крошечной улыбкой в складке левой щеки. — Впервые в жизни она заставила меня почувствовать себя героем, а не злодеем. Она делает это с людьми, заставляет их чувствовать себя на десять футов выше.

— Ты любишь ее, — сказал Данте, слова были полны горечи. — Ты ее не заслуживаешь, но, учитывая, что она явно любит тебя в ответ, думаю, мне придется с этим жить.

— Я не способен любить, — признался Ксан, пожав плечами, как будто это его не беспокоило. — Но если бы я был…

Данте фыркнул, взрыв звука снял напряжение между ними. Он пошел вперед, чтобы присоединиться к своему брату на острове, и налил себе немного виски во второй пустой стакан, прежде чем занять место.

— Не уверен, что ты знаешь о любви, брат, но та энергия между тобой и твоей женой? Вот и все определение.

Они оба молчали, глядя на свои стаканы, прежде чем лицо Ксана потрескалось от снисходительного веселья.

— Данте, кабинетный психолог.

Я с трепетом и смирением наблюдала, как два великих человека тихо и грубо смеялись вместе за моим кухонным столом. То, чему я стала свидетелем, было не просто красивым разговором о двух любящих меня мужчинах, а разрядкой между братьями, которым вообще не следовало воевать.

И это заставило меня улыбнуться, когда я поднялась с пола и вернулась в постель.

Козима

Аукцион проводился в канун Рождества — и не где-либо еще — на свадебном складе, принадлежавшем одному из членов Ордена, на самой дальней окраине Квинса. Центр пространства был освобожден, а элегантно одетые джентльмены, потягивающие стаканы, наполненные виски и шампанским стоимостью в сотни долларов, были окружены со всех сторон рядами девственно белых одежд, которые символизировали женскую надежду, любовь и счастье.

Контраст не ускользнул от меня. На самом деле, я не могла проглотить желчь так быстро, как она подступала к моему горлу, и мне пришлось нырять между шифоновым платьем и стильным шелковым чехлом, чтобы очистить свой живот от кислоты, прежде чем я смогу продолжить путь к главному событию.

Посреди комнаты стояло полдюжины платформ, расположенных перед зеркальной стеной, чтобы продаваемые рабы могли быть продемонстрированы со всех сторон к наилучшей выгоде джентльменов.

Аукцион еще не начался, но я могла видеть Шервуда, приехавшего из Англии, разговаривающего с пожилым мужчиной, слишком старым, чтобы ходить без посторонней помощи, не говоря уже о том, чтобы трахать бедного раба, возле подиума, расположенного в центре всего этого. Саймон и Агата узнали, что Шервуд, все еще возглавлявший совет, прибыл, чтобы провести церемонию передачи власти от американского главы организации — скорее всего, дряхлого человека, с которым он сейчас разговаривал, — его преемнику.

Я была этому рада, если можно назвать чувство темного удовольствия, пронизывающего мое нутро, счастьем. Я еще не противостояла Шервуду в своем крестовом походе, чтобы исправить зло, нанесенное мне Орденом, и хотела получить этот шанс, прежде чем мы уничтожим их навсегда. Я не была точно уверена, когда именно этот момент произошел, переключатель щелкнул, и я превратилась из страдающей жертвы обстоятельств в праведного мстителя. Однако это произошло, и я была за это благодарна. Баланс все еще нужно было поддерживать. Я не хотела, чтобы месть сделала меня маниакальной и жестокой, или чтобы преследование сделало меня слабой и ожесточенной, но теперь, когда я знала, что можно найти и то, и другое, найти эту линию было легче. Прожить четыре года в вечном мраке моего прошлого, бороться изо всех сил за то, чтобы жить обычной жизнью в таком напряжении, было вообще не жизнью.

Теперь, стоя среди людей, которые всегда были хищниками, зная, что сейчас они были ягнятами, ожидающими убоя, я почувствовала странное чувство покоя.

Конец был близок.

Александр сначала не хотел, чтобы я приходила. У меня не было реальной необходимости присутствовать там, когда Ксану придется прослушивать аудио/видео для документирования всего обмена.

Но один взгляд на решимость, затвердевшую на моем лице, словно какая-то гротескная венецианская маска, сразу изменил его мнение. Если кто и знал