Я узнала о случившемся, когда мы с Патриком подъехали к Корку.

Большинство горожан находилось у школы, включая напуганных до смерти родителей. Десяток полицейских машин окружили здание. Из других городов прибыло множество репортёров, вероятно, не знавших до этого о существовании Корка.

Стрельба в старшей школе Корка стала одной из самых кровавых в истории штата Пенсильвания. Реднер убил девять человек, включая себя, и серьёзно ранил с десяток. Полиция считала, что главными целями Брэндона были игроки «Соколов». Девять из восемнадцати жертв входили в состав баскетбольной команды, двое из них – Джек Джонсон и Сэм Паркер – умерли из-за ранений, несовместимых с жизнью, все остальные оставались продолжительное время в больнице.

После случившегося отец Брэндона ушёл в отставку и был исключён из городского совета.

Для того чтобы разобраться в этом деле – опросить всех свидетелей и выяснить, знал ли кто-то о том, что планировал Реднер и планировал ли вообще, ушли месяцы. Подключили всю полицию Корка. Приезжали и специалисты из других городов, потому что проделать такую колоссальную работу в одиночку Корку оказалось не под силу.

Выпускного, включающего танцы, наряды и веселье, не устраивали. Провели лишь скромную церемонию выдачи дипломов на стадионе. Никто из учеников, находившихся тогда в школе Корка, не захотел даже заходить в здание. Их трудно было винить.

Мы с Патриком отправились в больницу, как только я узнала о том, что Сида увезли туда. Джейн пришлось рассказать отцу о том, что я не пошла в школу в тот день. Он не стал меня отчитывать и так ничего и не спросил о маме. Я мысленно поблагодарила его за это.

Просидев весь день у двери реанимации, вечером я спустилась в церковь при больнице. Она оказалась непозволительно большой, с высокими потолками и огромным распятием, совсем как в обычной церкви. Однако что-то неуловимое в ней было другим, будто кто-то могущественный действительно присутствовал там.

Я осмотрелась по сторонам, как только очутилась у алтаря. Я прятала глаза, пытаясь исчезнуть, словно собиралась сделать что-то преступное. Но я ведь хотела совершить хороший поступок. По крайней мере, все говорят, что хороший.

Было страшно и душно. Я подошла ближе к алтарю, глядя снизу вверх на распятие из тёмного дерева. Казалось, оно вот-вот раздавит меня. И для этого ему даже не пришлось бы падать.

Я встала на колени и хотела прижать ладони друг к другу, как это обычно делают для молитвы, но пальцы тут же переплелись, образуя замок. Я стояла так целую вечность, уперев взгляд в пол, боясь говорить с ним, чувствуя себя безумно глупой и в то же время невероятно напуганной. Вокруг царила гробовая тишина.

Осмелев, я подняла взгляд на распятие и больше не отводила. Словно богу могло стать стыдно, не выполни он мою просьбу.

– Я никогда и ни о чём тебя не просила. Я даже не верила, что ты существуешь, – я замолкла, так как на минуту стало трудно говорить. – Я понимаю, что не имею права просить, но мне больше не к кому обратиться. Я не знаю никаких молитв, поэтому я просто начну, – я еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. – Помоги ему. Прошу… Вероятно, тебя это не слишком впечатлит, но, если он выживет, я сделаю что угодно. Буду служить тебе до конца жизни. У тебя уже есть моя мать, буду и я. Я посвящу тебе жизнь, я клянусь, только оставь его здесь. Со мной. Он верит в тебя. Не подведи его. Тебе ведь это под силу. Я знаю, что под силу. Ты можешь всё, если захочешь.

Мне вдруг захотелось так много сказать, упасть ещё ниже и валяться в ногах, пока бог лично бы мне не ответил. Молить, плакать и унижаться. Никакое унижение не могло сравниться с осознанием скорой смерти Сида. Я простояла так почти до самого утра. Плакала и просила что-то невразумительное, хотя смысл был один.

Сид Арго умер через два часа, так и не увидев рассвета.

Ему было всего семнадцать лет.

Я до сих пор помню, как узнала о его смерти, помню, что мне никто не говорил об этом. Выйдя из церкви при больнице, я поднялась на второй этаж, где находилась реанимация, и, пройдя чуть вперёд, услышала пронзительный зов. Зов миссис Арго. Я не видела её, но знала, что это была она. Она кричала только одно-единственное слово «Сид». Протяжно, громко, с болезненным надрывом, какого я ещё никогда не слышала. Я тут же остановилась как вкопанная. Я знала, что произошло, но мне до сих пор не хотелось в это верить. Пару секунд я молча стояла не шевелясь. А потом меня словно ударило чем-то тяжёлым. Перед глазами резко всё поплыло. Впервые в жизни я поняла, что значит выражение «коленки подкашиваются». Эта новость меня будто бы прибила к земле. Я упала на колени прямо посередине больничного коридора. Слёзы тут же хлынули из глаз. Из груди вырывались страшные звуки, не похожие ни на крики, ни на вой, скорее на свистящие хрипы. Не помню, был ли кто-то рядом в тот момент, потому что я никого не видела. Тот звук, что исходил прямо из моей души, из моего сердца, со временем стал похож на предсмертный зов о помощи полумёртвого животного. В груди всё сжалось так, что сердце чуть не остановилось. Это была такая адская боль, что, казалось, меня разорвёт на кусочки. Вероятно, в тот момент мою душу и разорвало, я чувствовала это с каждым вдохом. Любое движение приносило физическую и душевную боль.

Клянусь, я умерла вместе с ним. Я умерла.

59

Я никогда по-настоящему не теряла никого, кого бы так хорошо знала и кого бы любила. Да, моя мать тоже ушла, и я мысленно похоронила её в своём сердце. Но умом я всегда чётко осознаю, что она жива. Что она дышит, ходит и говорит, пусть и не рядом со мной. Поэтому я не знаю, как описать всё то, что я пережила после твоей смерти.

Устав, совет, религиозное собрание, обряд очищения, Гарвард, воспоминания о маме – всё это стало таким неважным.

Всё это время я только и могла, что лежать в кровати и плакать до жуткой мигрени, потом проваливаться в сон, а просыпаясь, снова плакать. Я почти не вставала, нехотя ела с ложечки, словно ребёнок, и совсем не говорила. Я не могла отвлечься от мысли о твоей смерти ни на секунду. Я не представляла себе дня, когда будет по-другому. Порой я приглушенно кричала в подушку, чтобы не слышала Молли. Но это не помогало. Потому что это была не та боль, когда спасают слёзы, крики или даже вытьё. Это была боль, которая парализует, вводит в забвенье от невозможности осознания реальности происходящего.

Лучше бы я умерла, чем чувствовала такую боль.

60

– Фло, Фло… Ты спишь? – голосок Молли вывел меня из забытья. Я не знала сегодняшнего дня недели и времени суток. Утро? Ночь? С тех пор как я вернулась из больницы, жалюзи оставались закрытыми.

– Нет, Пупс, – прохрипела я.

Я могла не разговаривать с отцом и Джейн. Они понимали – они были взрослыми. Но Молли не поняла бы. Я никогда её не игнорировала.

– Мама сказала, чтобы я не заходила к тебе, но мне страшно.

За окном раздался жуткий раскат грома, из-за чего Молли в страхе залезла ко мне под одело. Она устроилась прямо под моим боком, как кошка. Она была в своей розовой пижаме с утятами. От неё пахло детским шампунем и зубной пастой. Только так я поняла, что наступила ночь. За Пупсом прибежал Август и устроился у моих ног. Я ненавидела, когда он так делал. Ненавидела, когда он заползал в мою комнату. Ненавидела видеть его. Но в тот момент у меня не нашлось сил его прогнать.