Собака помогала мне: она шла впереди меня и, если я задерживала дыхание, то слышала, как она дышит рядом. Я шла за ней, вытянув руки и даже почти не спотыкалась.

Я не видела деревьев на другой стороне тропинки, не было никаких звуков. Но я как-то почувствовала их близость и поняла, что мы вышли на поляну. Я увидела тусклый свет впереди меня — это тлели угольки в печке. Я нашла его.

— Старик? — сказала я мягко. Мой голос был хриплым и казался громким в тишине ночи.

Я уже была перед дверью, которая оказалась промасленной тряпкой, прибитой гвоздями к треснувшему косяку. Я отодвинула ее и заглянула вовнутрь. В печи остались одни угольки: тусклый красный свет едва пробивался через серую корку. Я увидела старика, лежащего под грудой грязных тряпок. Значит, это была та самая поляна, тот самый старик. Я нашла его. Он наверняка знает, что мне делать, куда идти и как вернуть Йошифуджи. Теперь все будет в порядке. У него есть одежда и еда. Я могу поспать у костра и согреться.

Я вошла в хижину. Жар (по сравнению с холодом на улице) обдал меня. Собака чуть помедлила у входа и неохотно пошла за мной только тогда, когда я позвала ее.

Я тронула старика за плечо, потом потрясла его. Он был мертв. Но тепло все еще держалось под одеждой. Сквозь полуоткрытые веки блестели мертвые глаза. Возраст, кашель или Будда: я не знала, что именно убило старика.

Тепло, а потом еда. Я разворошила угли в печке, они снова немного разгорелись. Я сняла одежду со старика и завернулась в нее. Он мертв, он все равно уже не чувствует холода. Я съела половинку рисового шарика, который нашла около его руки. Внимательно осмотрев и обнюхав труп старика, собака успокоилась, легла рядом со мной и задремала. Угли в печке зашипели и заискрились. Собака села и уставилась в пустоту. Я проследила за ее взглядом, но ничего не увидела.

— Ты здесь? — спросила я пустоту, надеясь, что дух старика рядом. Мне никто не ответил. Собака снова легла. Мне неоткуда было жать помощи.

Я легла у печки и заснула рядом с мертвым стариком и собакой.

Мне приснился мой господин Кая-но Йошифуджи. Мы стояли в китайском садике, была весна. Джозей суетилась на другом конце сада. Я слышала, как она отдает приказы насчет нашего ужина. Йошифуджи дал мне апельсин, круглый, как луна, и такой маленький, что он легко поместился у меня в руке.

— В каждой луне есть свои полумесяцы, — сказал он мне, и апельсин рассыпался на дольки, маленькие полумесяцы лежали у меня на ладони, словно экзотический цветок.

Если бы во сне я знала, что сплю, я бы не просыпалась.

— Моя госпожа!

Я вздрогнула и проснулась. Я подумала, что мне приснился голос Джозей, но это на самом деле была она. Она стояла передо мною на коленях на грязном полу хижины. В руках у нее были шелковые платья. Собака сидела рядом с ней, ухмыляясь так, как только собаки умеют это делать.

— Как ты меня нашла? — спросила я, отряхивая песок с лица. Как она оказалась здесь, за пределами нашего волшебного мира?

— Я везде искала вас, моя госпожа. Мы все вас искали. Мы так беспокоились за вас. — Она сняла с меня одежды старика, брезгливо сморщившись. — Это место так и кишит блохами. Даже в такой мороз.

— Где мой сын? — спросила я ее шепотом. Мое сердце замерло. — Ты видела его?

— Мне очень жаль, но нет. Я не думаю, что он мог выжить.

— Я тоже так не думаю, — уныло сказала я.

Она пристально на меня посмотрела, будто пытаясь угадать мое настроение. Потом молча одела меня в новые платья, надела башмаки на израненные ноги, собрала волосы в свободный пучок и перевязала его шелковой лентой.

— Пойдемте домой? — нежно спросила она.

Я посмотрела ей в глаза. Добрые, заботливые, как всегда. Но теперь они были знающими. Я думаю, она чувствовала, что без меня перестанет существовать, и пришла за мной. Я до сих пор не могу понять этого. Но я послушно пошла за ней домой.

Наш мир все еще существовал: дом и сад под сторожкой. Молчаливые слуги раздели меня, помыли и расчесали волосы тиковым гребнем. Они принесли мне еду на маленьком подносе и одели меня в свежевыкрашенные шелка цвета золотых хризантем. Джозей проводила меня до кровати и укрыла плотной тканью.

Я плакала, пока не уснула.

Надежды на то, чтобы уехать, уже нет. Пять дней назад пошел первый снег. Я оставила мужа и пошла на веранду, чтобы посмотреть на первый снег: крупные хлопья, как мотки шелковых нитей или перья из гусиной груди, валили с неба. Вскоре снег затушил на веранде факел. Осталась гореть лишь лампа в комнате моего мужа, из-за света которой снег казался тускло-золотистым. Все звуки словно исчезли из этого мира: ни шороха не доносилось из сада, даже голос Онаги позади меня был беззвучным.

Я никогда в жизни не видела ничего подобного. В столице снег выпадает довольно редко, поэтому мы радуемся ему, словно празднику, который наступает, когда того пожелают боги. Мы делаем снежные горы, завороженно глядя на груды снега, которые нам приносят со двора. Мы приглашаем друзей, чтобы вместе посмотреть, как переливается снег при свете луны. Мы лепим снеговиков и даем им имена, придумываем истории их жизни. Когда несколько дней спустя они тают, мы скорбим и устраиваем шуточные похороны.

Когда я осенью вернулась сюда из столицы, то услышала, как двое местных крестьян говорили о зиме. Их голоса звучали мрачно, как будто они готовились к чему-то ужасному. Мы с Онагой посмеялись над этим — крестьяне боялись кучки снега. Тогда это был единственный смех в этом доме скорби и ожидания.

Но когда снег наконец закончился, то завалил наши дома почти по самую крышу. В комнатах стоял дым от костров. Перед тем как выйти, приходилось сметать с веранды снег, доходивший почти до бедер, чтобы он не валился в дом, когда мы отодвигали панели.

Сад изменился: кусты превратились в маленькие горы, дорожки совсем исчезли — сначала под хвойными иголками, посыпанными, чтобы сохранить мох, а теперь под снегом. Пруды все еще не замерзли, но темные пятна воды посередине понемногу отступают перед белой корочкой льда, становясь все меньше и меньше. Я думаю, скоро они полностью замерзнут.

Мне сказали, что мы хорошо подготовлены к зиме. Отверстия в стенах закрыты листьями оги. Они защищают нас от снега, но теплее от них не становится, поэтому когда нет снега, мы не опускаем их. Кладовая и несколько пристроек заполнены корешками, овощами из сада, сушеной рыбой, присланной нам с побережья и тесно набитой в бочки, как женщины в карете, запряженной волами.

Слуги из столицы не рады, что им пришлось остаться здесь. Они не жалуются в открытую (никто, кроме Онаги и одной из младших моих служанок, которая плачет по столице ночами, когда думает, что все спят и ее никто не слышит), но есть множество способов, лучше, чем жалобы, которыми слуги могут выразить свое недовольство. Они сочиняют огромное количество стихотворений о столице и о тоске по дому и читают их друг другу дрожащими голосами.