— Ты любила моего Дедушку? — спросила я.

— Нет, — прошептала она. Ее гнев (или это все же был страх?) исчез. — Его не было на самом деле. Это был всего лишь сон! Как сейчас.

— Это было реально, — прорычала я. — Так же реально, как и сейчас. Я настоящая. Или ты предпочитаешь лгать самой себе?

Но она меня не слушала. Она внимательно осматривала свои ногти и медленно и глубоко дышала, будто боясь упасть в обморок.

— Моего мужа так часто не было рядом. А тот мужчина, который читал мне стихи, он не был лисом. Он был вежливый, обаятельный и весьма уважаемый. Он не мог быть лисом! Я не знаю, кем он был или чем, я знаю только то, что он очень сильно меня хотел.

— Как я хотела твоего мужа. Я любила его. Я родила ему ребенка. А теперь Йошифуджи нет, мой сын умер, а у тебя есть и муж и сын. — Я замолчала, задумавшись. — Жена Кая-но Йошифуджи, какого цвета глаза у твоего ребенка?

— Он нормальный, — чуть слышно сказала она. — Он сын моего мужа.

Это была ложь, я знала это. Глаза ее ребенка были с золотыми искорками.

Через мгновение она снова заговорила:

— У него не было сердца. — Она говорила не о своем сыне и не о муже, я знала и это.

— Откуда ты знаешь, какое у него было сердце? — спросила я мягко. — Я его внучка, и я знаю, что он любил тебя.

— У него не было души! Ни у кого из вас ее нет.

— Моя госпожа? — Хито появился из темных комнат позади Шикуджо. — Вы с кем-то разговариваете? — Он посмотрел в мою сторону, но не увидел меня.

— Ни с кем, — сказала Шикуджо. — Со своими страхами. Ты видишь лису в саду?

Он прищурился:

— Она за глиняным горшком?

Я закрыла глаза и ждала своего приговора. Я хотела жить, но в тот момент у меня не было сил сражаться за свою жизнь. Если бы она приказала убить меня, я бы даже не смогла убежать.

— Пожалуйста, скажи слугам, чтобы они прогнали ее, — сказала Шикуджо.

Даже сейчас, после всего, что случилось, нас преследуют лисы.

Сегодня утром, пока я смотрела за мужем, я вдруг уснула, и мне приснился сон. Конечно же, там были лисы. Точнее, одна лиса. Во сне мы разговаривали с ней, но когда я пытаюсь вспомнить слова, они ускользают от меня и словно улетают ввысь, где я не могу дотянуться до них — как стрекозы от кошки. Я помню только чувства, которые у меня остались после этого сна: страх и злость, грусть и ужас.

Конечно же, это был всего лишь сон. Когда я проснулась, я была на веранде дома моего мужа. Я уронила таз.

Мне кажется, я никогда не смогу освободиться от них. Они всегда будут мне сниться. Я всегда буду бояться их. Потому что даже если мы никогда больше не увидим лис, если наш сын будет расти в мире, в котором не будет существовать лис, лисы пометили нас, они запятнали меня, нашу семью. Мы никогда больше не сможем стать такими, какими когда-то были. Это очень плохо.

Я хотела ворваться в комнату мужа, разбудить его и сказать, что он разрушил нашу жизнь своими сумасбродными мечтами. Мне хотелось кричать и плакать. Но он все еще нездоров: он слишком слаб для таких откровений. Чтобы оградить его от этого, я выплескиваю свой гнев и страх здесь, чернилами на бумаге.

Чашечки для саке у моего отца сильные, красивые и честные. Мой муж был честным, но слабым. Я была красивой, но нечестной. Какой была эта женщина-лиса?

Я не стала ждать слуг, убежала сразу. Это было не то безумное бегство, как в тот раз, когда рушилась моя жизнь. Теперь я бежала осознанно, через сад, мимо тысячелетнего дуба, мимо озер. Холодный воздух царапал горло, когда я бежала, вырываясь изо рта облачками пара. Я подобрала платья и перелезла через заваленные снегом сломанные ворота.

На другой стороне я ненадолго остановилась, чтобы перевести дыхание. За мной никто не шел. Рисовые поля были почти пустыми — остались лишь стебли, покрытые снегом. Я увидела нескольких крестьян. Они подняли головы и посмотрели на меня. Но они подумали, что ничего необыкновенного в женщине в разорванных шелковых платьях, перелезающей через ворота, нет, и вернулись к своему занятию. Если, конечно, именно это они увидели.

Она не приказала убить меня. Это мог быть акт милосердия или жест победителя: у нее был мой муж, она могла позволить себе быть щедрой. Или же это была слабость женщины, слишком уставшей, чтобы убивать, даже несмотря на то, что ей хотелось это сделать. Я не знаю.

«Я снова украду его», — подумала я. Я найду Каннон. В нашем волшебном мире были храмы Каннон. Я даже посещала один из них, с посыпанным белым гравием двориком и широкой лестницей, которая вела в здание. По обеим сторонам лестницы стояли деревья в больших квадратных керамических горшках. На ветвях деревьев — кизиле или вишне — были повязаны ленточки с молитвами, но я никогда не читала, что там было написано, потому что не хотела знать, как пуста (или глубока) наша магия. Но теперь я жалею о том, что не сделала этого. Возможно, наш волшебный мир (который казался таким изолированным), оказался бы шире, чем я думала. А теперь мой мир ускользал от меня. Я даже не знала, существовали ли еще комнаты моего мужа. Так что надежды на то, что существовал волшебный храм Каннон, который был в нескольких часах ходьбы от дома, у меня не было.

Снежинка упала на лицо и тут же растаяла. Другая упала и тоже растаяла. Скоро мои плечи были усыпаны снежинками, маленькими, как блохи. Крестьяне тоже заметили снег: с грубыми ругательствами они побежали в свои хижины. Они даже не смотрели на меня. Возможно, они просто не видели богато одетую в шелка женщину. Я старалась не думать об этом.

Что было в этом мире, который не сотворен нашей магией?

Я никогда раньше не видела бога, кроме того, которого призывали люди. Священники призывали Будду, и он (или то, что ответило священникам, когда они звали его) пришел. Я обманула его тогда. Но священники призвали Каннон, и она пришла в образе старика, чтобы забрать у меня Кая-но Йошифуджи и разрушить мою семью. Возможно, боги всегда так поступали — являлись людям, как собаки к ноге или слуги, когда их звали. Навряд ли, но мне было холодно, я промокла, я была одна, и я понятия не имела, где можно ее найти.

— Богиня? — громко сказала я. Мой голос, приглушенный падающим снегом, казался мертвым. Я подождала немного, и крикнула громче: — Каннон! Поговори со мной!

Наверное, пятнистая собака была поблизости и услышала мой голос. Заливаясь радостным лаем, она подбежала и прыгнула на меня, оставив на платье грязные следы. Я улыбнулась, хотя была расстроена, что это всего лишь собака, а не Каннон. Возможно, только собаки приходят всегда, когда их зовут.

«Что ж, очень хорошо, — подумала я. — Я пойду в храм в горах. В реальный мир».

Сегодня приходил мой сын Кая-но Тамадаро. Когда Хито разрешил ему войти в комнаты, мальчик подбежал ко мне и стал прыгать вокруг, как радостный щенок. Его няня шикнула, и он успокоился, поклонился мне и встал на колени перед моей кроватью.