Гегель утверждал, что христианство постепенно готовится к условиям, благоприятным для его же гибели, и триумф христианства возвестит об окончании его господства. Возможно, мы уже дошли до этой точки, как замечает Жирар в начале своего труда. И этот неортодоксальный христианин, увлеченный темой насилия больше, чем темой любви, – разве он не приложил руку к этому краху надежд, разве он, вопреки своим же устремлениям, не принадлежит к числу тех ниспровергателей мифов, которые заново перевели на язык разума мистерии Страстей и Крестных Страданий?337

* * *

Когда долгая жизнь Жирара близилась к закату, Сандор Гудхарт задал ему занимавший многих вопрос: «Что вы ответите тем, кто утверждает, что вы оказываете предпочтение грекам, евреям, христианам, различным народам с западным культурным наследием, а не другим этническим группам?» Что, если выводы Жирара в действительности верны только для истории и культуры Запада? Жирар мог бы преспокойно ответить, что в «Насилии и священном» рассмотрены племена из Африки и Индонезии, Полинезии и Бразилии, а в «Козле отпущения» есть целая глава о Теотиуакане. Но он пошел другим путем: прочел в Национальной библиотеке Франции цикл лекций о ведической традиции, который позднее стал небольшой – примерно на сотню страниц – книгой «Жертвоприношение»338. Отвечая же на вопрос Гудхарта в интервью в формате «вопрос – ответ» (которое стало одним из его последних), Жирар дал краткую характеристику индуизму339. Изучать Веды непросто, это был бы заковыристый предмет, вероятно, даже для многих образованных индуистов. И все же эта книга до какой-то степени стала ответом критикам, утверждавшим, что у Жирара слишком узкий контекст; впрочем, это обвинение с самого начала было не самым убедительным – достаточно вспомнить широкий спектр примеров в «Насилии и священном».

Часто замечаешь, что, если сравнивать с риторически громкими заявлениями в его книгах, в интервью Жирар высказывается мягче и с оговорками. В беседе с Гудхартом Жирар неожиданно изменил свою позицию, причем почитатель Вед Роберто Калассо устроил бы ему овацию. Отвечая на вопрос о том, что он якобы «оказывает предпочтение» иудео-христианской традиции, Жирар заявил, что его неверно поняли и он не хотел бы оказывать Библии абсолютное предпочтение.

В священных текстах Индии о жертвоприношении сказано то же самое, что говорит Жирар: «Они сообщают вам о жертве как решении проблемы насилия. Они сообщают вам обо всем». Те же паттерны стирания социальных различий, миметического кризиса и даже линчевания Жирар обнаружил, например, в истории о Пуруше из Ригведы: того убивают, расчленяют, а в итоге обожествляют.

Индия подошла к истине близко, но недостаточно. Индийские древние тексты не вышли за пределы концепции жертвоприношения и его характерной мистики. В этих текстах механизмы козла отпущения «остаются недешифрованными и неотделимыми от жертвенной иллюзии»340. Тем не менее в Упанишадах есть «пафос, направленный против жертвоприношения: там жертвоприношение расценивается как убийство и отвергается» – в смысле отвергается до того, как индуизм вернулся к более архаическим представлениям о жертвоприношении. В некоторых Упанишадах, отметил Жирар, «от слова „жертвоприношение“ не отказываются, но говорят, что жертвоприношение должно быть чисто внутренним».

Буддизм, расцветший из индуистских корней, тоже не дошел до истины, как и ислам. Буддизм выступает против жертвоприношения. «В то же время приходится признать, что на территории своего господства буддизм не уничтожил более ранние формы жертвоприношения в той мере, в какой уничтожило их христианство. Не сделал этого и ислам. Ислам остается совместимым с определенными формами жертвоприношения животных, они признаются»341. В иудаизме жертвоприношения прекратились после того, как римляне разрушили Иерусалим (перебив, как утверждает Иосиф Флавий, более миллиона евреев) и заодно Второй Храм. Разрушение Храма знаменовало конец традиционной еврейской культуры и ритуалов: многие обряды могли совершаться только в Иерусалимском Храме. Можно было бы утверждать, что это не столько отказ от жертвоприношения, сколько вынужденная адаптация к новым условиям.

В своей книге «Жертвоприношение» Жирар, очевидно, лишь бродит по мелководью очень глубокого океана, и признает это сам, добавляя, что требуются дальнейшие исследования. Упанишады писались и собирались воедино на протяжении долгого периода – примерно с 1200 года до н.э. до 500 года н.э., и вряд ли можно обобщенно утверждать, как это делает Жирар, что они написаны «во времена великих еврейских пророков»342, не уточняя, какие конкретно тексты мы рассматриваем. Вдобавок Жирар признает, что работает не с первоисточниками на санскрите, а с работой «Доктрина жертвоприношения в брахманах» Сильвена Леви (1863–1935), чьей памяти посвящена книга Жирара. Когда в будущем его тексты переведут на языки Азии, это привлечет новую аудиторию и, будем надеяться, станет стимулом для новых исследований343.

Тем временем Жирар сумел лукаво – и, как обычно, с блеском – высмеять адресованные ему стандартные обвинения в «западном этноцентризме», которые стали оружием против антропологии в целом. «Нет ничего похвальнее, чем недоверие к этноцентризму. Он не может нам не угрожать, ведь все понятия современной антропологии пришли с Запада, в том числе этноцентризм. Это обвинение предъявляет только Запад и исключительно самому себе. Недоверие к этноцентризму более чем резонно, – продолжал он, – оно необходимо, и все же мы не должны превращать его в доисторическую дубину, как сделали с ним во второй половине ХХ века ложные прогрессизм и радикализм. Понятие этноцентризма принудили служить плохо скрываемому антиинтеллектуализму, который заткнул рот абсолютно обоснованной любознательности антропологов. На протяжении нескольких лет лихорадочная „деконструкция“ и разрушение подпитывали пылкую увлеченность теми исследованиями, которые ныне захирели, погубленные собственным успехом»344.