– Не поняла, – призналась Юля, – почему «не видели»?

– Бабу, наверное, завел. Алекс не меняется… Поехали в отпуск?

– А как же дом?

Он улыбнулся.

– Вернемся – продолжим. Иначе пропадет отпуск.

Юля знала, что дело не только в отпуске: Ян устал, измотан бесплодной беготней.

– А куда поедем?

– Я предлагаю на остров.

– А твой кашель? И мы три раза были там!

– Это будет четвертый! И что кашель? У любого курильщика спроси, все кашляют. Я сделаю новый фильм…

– А как же Город?

– Юлька, я… Я забыл! Ты умница. Мы поедем в Город.

18

Если хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах на завтра. С утра позвонил Яков и без предисловия сказал: «Я в госпитале». Остальное рассказал из дома вечером.

Он к врачу не ходил и не собирался, убежденный, что «ничего там нет», особенно если не обращать внимания на «всякую ерунду». На вопросы Яна, звонили ли от врача, неизменно отвечал «нет», что, мягко говоря, не соответствовало действительности – из врачебного офиса звонили, и неоднократно, но медицинские голоса наталкивались на любезный голос автоответчика; заводить мобильный телефон он упорно отказывался. Все сообщения стирал, убеждая себя, что меньше знаешь – крепче спишь. Спалось, однако, паршиво – ныла спина, часто приходилось вставать в туалет. Какой уж тут сон… А тут еще пришел большой конверт с красной каймой из того же треклятого офиса. В ту ночь, как назло, вообще не спалось, и с утра вместо работы поехал-таки к врачу – сдаваться. В результате на месте назначили новый тест. Он и выявил опухоль на почке. Опухоль? – откуда, за каким чертом, какая? Все вопросы были праздными, за исключением принципиального последнего, но доктор мог ответить на него только после операции. Да, операция обязательна.

– Что я мамашке скажу? – терзался взрослый шестидесятитрехлетний человек – старик, по привычным меркам. Операция волновала его куда меньше.

Дядьку было мучительно жалко.

– Яша, не ссы! – намеренно грубо рявкнул Ян. – Ты свободный человек в свободной стране; говори что хочешь. Или не говори: авось не заметит. Я прилечу – сам скажу.

Вот оно: человек предполагает, а бог располагает, куда ты полетишь. Убежденный агностик, Ян удивился самому себе, дважды в течение дня вспомнив бога. Мог бы догадаться, что дядька врет как сивый мерин. И что-то подсказывало: расспроси дотошней, вытряси, прислушайся, гони к врачу… Не послушался, отмахнулся – дом искал. А теперь операция через три недели, надо все бросать и лететь туда. Мой дядя самых честных правил, сволочь этакая, когда не в шутку занемог… а дальше шли похабные переиначенные строчки, которые не вспоминал со школьных времен.

Его тоже беспокоила «гласность»: если мать узнает о болезни Якова, переполоху не оберешься. Хотя может и не заметить, она всегда занята своими игрушками.

– Вот и отпуск пригодился, – хмыкнул Ян, собирая сумку. – Телефон, зарядка…

– Не забудь камеру, – напомнила Юля.

– На фиг она мне в госпитале. Хотя… возьму, давай.

Иначе совсем тоска.

Щелкнул замками сумки, подтянул плечевой ремень.

– Малыш… Мы поедем в Город, вот увидишь.

За окном нетерпеливо прогудело такси.

Ада вернулась из поездки, переполненная Италией. Звучные слова – Тинторетто, Арена ди Верона, Данте, Уффици, Флоренция, Равенна – очаровывали. Обыкновенная столовка называлась траттория и показалась Аде несравненно лучше, чем рестораны, в которых ей случалось бывать. Траттория пленила не столько едой, как трогательными клетчатыми скатерками, надо завести такую дома. Сын подарил ей маленький фотоаппарат и много рулончиков пленки, которая в Венеции кончилась. О, Венеция!.. Каналы, нарядные гондольеры… Группа оказалась прижимистой, от прогулки на гондолах отказались. Экскурсовод предложила вапоретто – дескать, не хуже, те же виды, но Ада объяснила дуре, что не за тем она поехала в Италию, чтобы кататься на речном трамвайчике, большое спасибо! Другие согласились; им что Венеция, что Саратов, горько думала Ада. Она старательно записывала итальянские впечатления в толстую тетрадку, которую назначила временно дневником; эпизод с несостоявшейся поездкой на гондоле занял полторы страницы.

Намерение посетить Ладисполь, увы, не осуществилось. Или не увы, потому что, вернувшись, Ада оказалась в привычном американском Ладисполе – вспомнилось ее первое впечатление от Яшиного городка. Провинция, хоть и со всякими «мощными технологиями», которыми гордился брат. Деревня, выученная наизусть по нескольким автобусным маршрутам и супермаркетам, а если и располагала чем-то еще, то Аду это не трогало, как и самые прогрессивные технологии. Все, все известно, как и шаркающая походка брата, встречавшего ее в аэропорту, древний выгоревший пиджак и приветливое «что курим?».

Welcome to America.

Трудно, когда твоя душа принадлежит Италии.

Том с «Божественной комедией», как и вся «Библиотека всемирной литературы», что прежде стояла на полках дома, в комнате с венецианским – ах, Венеция! – окном, был подарен при отъезде приятельнице. В первое время они с Адой переписывались, однако занятия английским, тай чи, врастание в американскую жизнь отвлекли Аду, так что писала только благодарная за «всемирку» приятельница; скоро письма приходить перестали. Ничего; бессмертную «Комедию» прочитать никогда не поздно. К тому же на языке Данте, для чего Ада по возвращении первым делом записалась на курсы итальянского языка. Ни больше ни меньше: Данте, Ада сделала это программой-минимум.

Спасибо курсам: Ада настолько забурилась в новые учебники, что не заметила, как Ян и надеялся, недомогания брата. Которое давно, судя по всему, перестало быть недомоганием, а перешло в непонятную шишку на почке.

Назвав опухоль шишкой, легче было думать о дядькиной болячке. Представилась безобидная сосновая шишка в лесу. Вот она глухо стукнула, свалившись с дерева, и ни ветка, ни ствол не почувствовали потери. Так же произойдет с Яковом: отстригут – и все: гуляй, Вася.

…Самолет ухнул куда-то вниз, соседка вцепилась обеими руками в подлокотники. Впереди захныкал ребенок.

Ян вспомнил, как ему вырезали гланды. Теперь их называют элегантно: миндалины, но в свои четырнадцать – или тринадцать? – лет он слышал: гланды; надо вырезать гланды. Таинственное, скользящее, гладкое слово. Как и сами гланды. Крепко пристегнутый к креслу, он с ужасом увидел, как врач наклонился над его ртом и сунул в горло холодное железо; беспомощно перевел взгляд на медсестру, но та смотрела на врача, который делал что-то страшное, не видное Яну. Вдруг стало нечем дышать, он дернулся головой вперед, обдав кровью врача, и горячей струей на кафельный пол вынесло маленький комок. «Это гланды?» – глазами спросил Ян, потому что говорить не мог. Потом, в армии, ему выдирали зубы, но это было совсем другое. Привычная нудная зубная боль взрывалась неистовой силой, одним зубом становилось меньше, воронку в десне затыкали плотным ватным комом; на какое-то время наступала передышка. Не сравнить со странным и жутким видом только что живого кусочка собственной плоти, скользящего по кафельному больничному полу.