В беседе коротко упомянул «свой бизнес». Вопрос Яна: «Что за бизнес?» он словно не услышал. Про Илюшку бросил коротко: «Давно свалил». Андрей тоже уехал, но сначала отсидел за фарцовку – «пустяковый срок, о чем говорить».

– Куда уехал?

– Андрей? В Ирландию.

Мухин лениво ронял слова, неохотно отхлебывал кофе. Коньяка не было. Заказали бренди «за встречу». Попробовав, Ян поставил рюмку. Напиток имел жгучий вкус перцовки.

– Ну, как ты живешь в своей Америчке? – Мухин снисходительно кивнул на пачку сигарет.

Ян удивленно взглянул на товарища.

– Нормально живу. Мне нравится.

– Тебе и тут нравилось. Как и всем… вам.

– В смысле?..

Мухин не спешил с ответом. Лениво глотнул остывший кофе, потянулся за бокалом.

– Известно в каком смысле, – заговорил наконец, однако не стал объяснять, а задал новый вопрос: – А как у тебя с бизнесом?

– У меня никак. Работаю программистом.

– На чужого дядю работаешь? В Америчке? – Мухин не скрывал насмешки.

Яну захотелось уйти. Закурив, он спросил об Илье.

– Понятия не имею, – равнодушно бросил Мухин. – Тебе видней. Ты что, не знал?

– Что не знал?

– Что он в Канаду намылился. Не примет Канада – рванет в Австралию. Не знал?

– Откуда? Мне он ничего не говорил.

– Вот я удивляюсь, – Мухин наклонился ближе всем корпусом, – как это – не говорил?

– Мы не виделись одиннадцать лет, с моего отъезда. Как и с Андреем и с тобой.

– Интере-е-есно, – протянул Мухин. Он внимательно посмотрел на рюмку, чуть отпил. – Интересно, что я знаю про вас больше, чем ты.

– Про кого?..

– Говорят, – собеседник не смотрел в глаза, – что евреи всегда держатся вместе. А выходит, ты не знал даже…

Модные очки снисходительно рассматривали его.

Ян положил под чашку несколько непривычных купюр и встал, закончив фразу:

– …не знал даже, какое ты дерьмо, Вова.

На улице вспомнил, что никто на его памяти не называл Мухина Вовой – только Владимиром Петровичем. Однако назвать дерьмо по имени и отчеству не смог.

…Яну казалось, Город намеренно не узнает его. У дома, где жил Миха, построили детскую площадку. Ребятишки в ярких майках орали, визжали, раскачиваясь на качелях. Войдя в телефонную будку, он набрал номер Тео. После нескольких гудков он вздрогнул от любезного голоса: абонент отключен.

Русская речь на улицах слышалась редко. Надписи на табличках, прежде двуязычные, сократились вдвое. В магазинах и кафе по-прежнему говорили на обоих языках – внедрился принцип «клиент всегда прав».

Он дозвонился до Вийки с первого раза, но узнал не сразу. Вийка, радостно щебетавшая в любом настроении, после тяжелейшего дня или бессонной ночи в машинном зале, – Вийка говорила каким-то пожилым, усталым голосом. Она недоверчиво переспросила: «Янчик?..»

Встретились у Оперы. Вийка потянулась обнять его, тяжелая сумка сползла с плеча. «Да ладно», – прижалась к его плечу. Ян хотел поднять сумку; одновременно нагнулись и столкнулись лбами.

– Больно? – спросил, увидев ее мокрую щеку. – А Майка где?

– Нет Майки… два года. Рак.

Он медленно опустился на скамейку. Молча курили. За спиной по бульвару торопливо мчались трамваи, гудя низко и тревожно, как электрички.

Потом они шли по набережной за громкоголосой парой. Чтобы отстать, Ян замедлил шаги. Женщина вела за руку мальчугана лет пяти, тот оборачивался, спотыкаясь, и тогда мамаша немилосердно дергала его за ручку.

– Дядя Саша писал, она замуж вышла?

– Вышла. Сначала замуж, а потом из… замужа. Сын родился. Чуть постарше, чем этот, – она кивнула на мальчика. – Скоро придет из садика.

– Муж приведет? В смысле отец?

– Нет, моя мама. Яник с нами живет. Майка так хотела.

Вопрос, не заданный Яном, она угадала.

– Он отказался от родительских прав. Ему ребенок… Это Майка хотела ребенка. Сына.

Вийка долго шарила в сумке, попросила: «Дай сигарету».

– Крепкие, – Вийка выдохнула дым и рассматривала надпись. – “More”? В смысле «больше»?

– Все русские шутят: «Море».

Сказал – и стало мучительно неловко, словно сам себя назначил иностранцем. Она, похоже, не заметила. На крупном широком запястье болтались несоразмерно маленькие золотые часики. Такие же – или похожие – плотно обхватывали круглую розовую Майкину руку.

– Ты не женился? – повторила Вийка.

– На Майкины похожи.

– Майкины и есть. Сходим завтра на кладбище?

Два дня назад они с Юлькой ездили на кладбище – к бабушке.

Горячий полдень обволакивал теплом, однако не раскалялся до зноя, как в Америке. Там июль нещадно слепил глаза, приваривал влажную майку к телу, заставлял прятаться в любой торговой точке, будь это супермаркет, аптека, ресторан или кафе – все равно; требовалось лишь одно – кондиционер. А в Городе жили по старинке, без этой маниакальной гонки за комфортом – европейский июль оставался щадящим, и только туристы из другого климата недоуменно тыкались в поисках вожделенного синтетического холода.

Ян боялся не найти нужную аллею – это грозило бестолковым метанием по пересеченной местности. В геометрии кладбища не было симметрии, оставалось надеяться на память. Он так и не понял, как они шли и когда ноги сами повернули направо. Сколько раз он мысленно проходил этой дорогой от входа на главную аллею до развилки, где поворот. Он шел по снегу, по сочной весенней земле с острыми редкими травинками, по бурым осенним листьям и знал, что после поворота начинается дорожка, где вот-вот покажется знакомое надгробие. Дойти не успевал ни разу – засыпал.

Оказывается, ноги помнили, потому что глаз уже выхватил имя, выбитое на черном мраморе:

Станкевич

Клара Михайловна

Нагнувшись, Ян осторожно положил алые гвоздики. Сел на скамейку, вытащил сигарету – и заплакал горько, как ребенок, несправедливо наказанный. Юля тихонько присела рядом, обхватив его за плечи – бережно, чтобы не мешать рыданиям, и в то же время стараясь утишить их. Вытащила платок из кармана – настоящий, матерчатый, он ненавидел бумажные, – вложила в руку с незажженной сигаретой и щекой прижалась к рубчатому вельвету пиджака.

Хочу всегда так, рядом с ним, в печали и в горести, в болезни и здравии, пока смерть нас не разлучит. Откуда-то пришли слова, которых она никогда не произносила, – слова, подсказанные воздухом и тишиной некрополя.

– Ненавижу зеркала, – хрипло выговорил Ян. – И поэтому к матери приходить не люблю, там полно зеркал.