— Что смотришь? — ощерился Ворона. — Да, я был ей как брат! И я хотел быть с ней во что бы то ни стало. Но я совершил ошибку. Сказал Смерти «да»! И всю дорогу пытался найти способ что-то изменить. Я не хотел быть предателем! Не хотел! Только не для нее! Я любил ее. И этот чертов Йонва воспользовался моей слабостью. Задурил мне мозги. И я смог преодолеть это лишь под конец…

Ворона шипел и брызгал слюной, и она долетела до Теодора из зеркала, отчего Тео чуть не вывернуло.

— Но я постарался загладить вину. Сбежал от него к вам. Я хотел… хотел предупредить. Передать, что знаю о Йонве. Хотел спасти… ее.

От этих слов решимость Теодора куда-то исчезла, рука дрогнула, и он не мог найти силы воткнуть нож в Раду. А тот дернул Теодора к себе и, уставившись красными глазами, зашипел:

— Скажи мне, Теодор Ливиану, ты готов защищать ее так, как я защищал эти годы, прежде чем вынужден был умереть, чтобы искупить вину? Ты готов на это ради друзей? Ради Санды? Готов?

Ненависть Вороны была столь сильна, что Тео показалось, еще чуть-чуть, и цепкие пальцы переломят ему руку, но он бросил в обезображенное лицо Вороны:

— Да.

— Что ты сказал?

— Да, я готов!

Какое-то время Ворона смотрел на Теодора, люто вращая красными глазными яблоками, потом отпустил руку и шагнул назад. Внешность его мигом переменилась: волосы потемнели, как и глаза, и он обратился тем самым Раду — живым другом Санды, каким был до того, как пропал в Омуте.

— Я прощаю тебя, — кивнул юноша. — Иди.

И Тео, спотыкаясь, рванул прочь. Внутри все дрожало и переворачивалось.

Король встряхнул часами: уже половина времени прошла.

«Скорее! Что все это значит? Что же?»

— Ну, Тео, догадался, кто я?

«Он — Король Пик, это же ясно. У него черные волосы и глаза, в песочных часах — черные сердца. Ответ — Король Пик? Так?»

Король Червей приподнял бровь, постукивая по часам.

— Я такой же, как они все. — Он обвел глазами зал. — Во мне и в людях много общего. Можно сказать, у нас одинаковая суть.

Тео услышал за своей спиной вскрики: в зеркалах пылали костры, где-то улюлюкали и кричали: «Ты — ненормальный, понял? Кивни, урод!», и эти вопли были до боли знакомы. «Урод!», «тварь!», «мразь!» — от криков по телу пронеслась волна ярости, всколыхнулись старинные обиды, уже позабывшиеся, но гнившие внутри все эти годы. Тео слышал, как над ним издеваются. Как дети плюются и хохочут, заставляя его встать на колени перед Думитру. «Ты — сын колдуна. Об этом должны знать все. Все люди в Изворе и не только в нем. Тебя будут узнавать. Поверь. Я об этом позабочусь».

Посреди пышущего пламени, лизавшего черную ночь, стоял Телу. Маленький, щуплый, с синяком под глазом. Он потупился, не смея поднять глаз, и что-то мямлил. Боялся посмотреть в сторону Тео. Открыть рот и сказать: «Прекратите!» Тео двинулся прочь, не в силах больше слышать ядовитые, мерзкие вопли, но вдруг различил:

— Подожди…

Он оглянулся.

Маленький Гелу смотрел ему вслед. Лицо растерянное, бледное.

— Что? — зло бросил Тео.

— Прости.

Теодору почудилось, он ослышался. Вдали все еще слышались крики и смех, и вдруг раздался дикий вопль, от которого мурашки побежали по коже. И Теодор узнал в нем свой собственный.

«Тео, ты простил меня?»— прошелестел над ухом голос.

Тео попытался сглотнуть, но не тут-то было. Как можно простить? За это? Как?

И все же… Перед глазами встал Герман-Гелу. Взрослый Охотник, который рассказывал о том, как его спасла Иляна. С седой прядью на виске, ужасным шрамом на шее и шрамом-крестом. Почти как у Тео. Который он поставил на себе сам. Чтобы стать Охотником. Гелу по своей воле взвалил на себя ужасное, тяжкое бремя. На такое мог решиться лишь самоотверженный человек. Который сражался с ужасными нелюдимцами и погиб как герой.

Таким станет этот мальчишка.

И Теодор кивнул.

Он отвернулся, не в силах больше смотреть на костер. Крики стихли, будто кто-то выключил звук. Тео бросил взгляд через плечо — там, в зеркале, стоял взрослый Гелу — Герман, и он слабо и грустно ему улыбался. Из кармана жилетки торчала знакомая дудочка — с ней Германа и похоронили, он не успел подарить ее своей девушке. За спиной парня Тео различил Иляну. Они оба улыбались ему и махали рукой на прощание, и сердце Теодора сжалось от боли и жалости.

Они мертвы.

Он никогда их больше не увидит. Они лежат в земле, в могилах, которые он сам и вырыл для своих друзей.

И Тео никогда не скажет Гелу, что простил его.

Никогда.

Он смог сказать это только себе.

— Время на исходе, — проговорил голос Короля.

Верно, десять минут заканчивались. Загадка… О чем она? Что имел в виду Король? Голова гудела, в груди щемило от воспоминаний, Теодору хотелось просто лечь и лежать, он не в силах был о чем-либо думать.

«Давай. Ты должен. Ради Кобзаря. Ради остальных. Пойми, что он хочет! Отгадай! Думай, тупая башка, думай! «Таков, как я, и человек, ты должен то понять». Зеркала показывают тебе, что люди… люди меняются».

Тео бросил взгляд на ту раму, где видел Гелу.

Парень изменился. Из друга стал врагом. Потом снова другом.

Так же и Раду. Значит, он прошел к ним, чтобы спасти Санду, сбежал от Йонвы. Верно, Йонва тоже сумел его околдовать, но Раду поддался ему легче, чем другие, и Йонва сумел довести задуманное до конца. Вот почему Раду будто подменили в Полуночи. Он пытался сопротивляться, но не вышло. В итоге Ворона выступил против Тео, начал лгать. Это вовсе не походило на то, что Санда рассказывала о своем друге…

Значит, вот о чем загадка.

В каждом есть что-то дурное. Но и что-то хорошее. Ключ закрывает, но может и открывать. Деревья желтеют, но весной зеленеют вновь, чтобы снова пожелтеть.

У него, как и у человека, одна и та же суть.

Одна и та же суть!

Голова, казалось, сейчас развалится на куски. Скорее, Ливиану!

Время подходило к концу. Теодор подошел к пристально глядевшему на него Королю. Этот Король — другой. Черный и мрачный, Король Пик. Но внешне уж очень похож на Короля Червей. А что, если они вовсе не братья? Что, если…

— Поторопись, у тебя осталась минута!

«Соображай, Тео! Ответ — Король Пик? Или Король Червей? Или они оба? Оба — это ответ?!»

— Время на исходе!

Тео смотрел, как последние сердечки проскальзывают в узкое отверстие чаш-половинок и с шорохом катятся по сверкающей горке.

И вдруг его осенило.

Нет, не оба.

Один такой на всех.