На следующий день тетка, оглядевшись, сказала: «Как квартиру-то… (дальше нецензурное слово). Юлька всегда была грязнухой, а ты вовсе бомжатник развел» и пригласила в дом лифтершу, молодую бойкую женщину, которая начала уборку с того, что быстро собрала старые рукописи, намереваясь отправить их в мусоропровод. Ким отобрал бумаги чуть ли не силой.

— Зачем тебе эта бумажная рухлядь? — недоумевала тетка. — Эти листы плесенью пахнут.

— Мне нужно это для работы!

— Ты что — в писатели заделался? Им же не платят ни черта!

— Никуда я не заделывался! Это у меня хобби такое — вносить в компьютер старые тексты.

— Ска-ажите пожалуйста! У советского народа сейчас одно хобби — выжить.

— По вас и видно!

— Мы — особ статья! — веселилась тетка. — Нам дружественный японский народ с голоду сдохнуть не дает. — Отсмеялась и спросила мирно: — А сам ты, как деньги зарабатываешь? Смотрю, целыми днями дома сидишь, никуда не торопишься…

Хороший вопрос… Он и себе-то не мог объяснить сущность своей работы.

— Я занимаюсь весьма разнообразными делами, — строго ответил Ким. — Например, помогаю художникам и модельерам устраивать просмотры и выставки.

— А трудовая книжка у тебя есть?

— А у вашего капитана Блада она есть?

— А как же! Нам ведь бухгалтерия начисляет зарплату. Кажется, две тысячи в месяц.

— Кажется, — усмехнулся Ким. — Моего приятеля по жуткому блату, там была сложная система подстав «ты мне — я тебе», устроили на теплое место в таможню. В первый же день его посвятили во все тонкости работы. Приятель мой человек активный, горячий, погрузился в деятельность по охране торговых границ с головой. Живет не тужит, заработки выше ожидания. Только через три месяца посыльному из бухгалтерии удалось поймать его на складах и схватить за руку: «Мария Ивановна ругается, что ты за зарплатой не приходишь. Кто вместо тебя будет в ведомости расписываться? У бухгалтерии могут быть неприятности». Приятель был потрясен: «Так здесь еще и государство платит?» Он, сердечный, думал, что на таможне только на взятках живут.

Тетка расхохоталась.

— Именно так… Очень точно подмечено. Но мы работаем с японцами на законных основаниях.

— У нас рыбы нет, а мы на японцев ишачим.

— Да если бы не японцы, траулер наш давно бы на металлолом распилили. А то и вовсе гнил бы, как «Титаник» на дне океана. Да бог с ними, с японцами. Ты говоришь, на модельеров работаешь. А что сейчас в Москве носят? Нет, не так надо ставить вопрос. Что носят, я и так вижу. Ты объясни, что считается модным.

— Объясняю, — начал Ким тоном телевизионной дивы, — В этом сезоне особенно моден стиль «милитари». Блуза цвета запекшейся крови, брюки оттенка нестираных, гнойных бинтов. В этом стиле чувствуется оттенок жертвенности, героизма. Война, если быть объективным, это очень красиво.

— Тьфу на тебя!

— Ты думаешь я дурака валяю? Да это перепев одного французского модельера. Сам по телеку слышал. А вот с одеждой для мясников мне предстоит работать самому. Красные брызги по белому полю…

— Сдурел народ, — насупилась тетка и тут же отодвинула эту тему как негодную.

Вопрос о Любочке и Сашке был задан только на четвертый день. Это был и не вопрос даже, а приглашение пожаловаться.

— Сбежал из семьи? Почему? Мой Валерка, — имелся в виду сын, — тоже сбежал, но она у нас стерва, невестка-то моя. Сама гуляла, а Валерку выгнала, и теперь к сыну его подпускает только потому, что мы с Шуриком алименты в долларах платим. Я хочу Валерку в Москву перевести, в Черкассах и работы нет, но ведь тогда придется и стерву с собой брать. Куда Валерка поедет от сына. А ты говоришь…

— Я теть, Варь, ничего не говорю.

Киму не хотелось жаловаться. Он был рад приезду Варвары Игнатьевны хотя бы потому, что она на время отвлекла его от навязчивой идеи найти реальные, а не виртуальные следы Софьи Палеолог, но тратить освободившееся от призраков время на перемывание грязного белья — нет уж, увольте. Будем говорить о погоде, модах, демократии, королях и капусте. Меньше всего он сейчас хотел касаться сокровенного, но вопрос сам с языка слетел, как говорится, выпорхнул:

— Вы моего отца знали?

— Павла? Что это ты вдруг заинтересовался? Раньше в вашем доме на эту тему не говорили. Павла я мало знала, но ненавижу его, как их всех.

— Кого — всех?

— Алкоголиков. Считается, они больные. А я тебе так скажу. Больных среди них процентов десять, а все прочее — рабы бесхарактерности, распущенности и попустительства собственному «я». Как ты думаешь, что раньше: яйцо или курица. Характер негодный, потому что пьет, или пьет от того, что плохой характер. Здесь обе формулы подходят. Главная черта алкоголиков — они ответственности на себя не хотят брать. Не хотят отвечать ни за своих близких, ни за себя самого. А от такой жизни — пьяной и безответственной — у людей отрафируются совесть и стыд. Вы все очень любите цитировать этого вашего Достоевского, мол, мир спасет красота. Вранье все это. Я считаю, что мир может спасти только чувство стыда. Для нормального человека стыд вещь непереносимая, и он стремится себя исправить. Я бы и молитву такую придумала: «Господи, пошли мне стыд!»

— А страх? Страх может помочь себя пересилить?

Тетка посмотрела на него строго и внимательно.

— Очень даже может быть, особенно когда за свою шкуру трясешься. У нас на «Академике Курчатове» матрос был с каким-то хитрым кожным заболеванием, то ли экзема, то ли псориаз — не знаю. Во время путины на судах сухой закон. Он работает лучше всех, и кожа у него, как у младенца, ни пятнышка. Как на берег сойдет, весь в красный горох, как заварной чайник, а под мышками и в прочих потаенных местах и вовсе мокнущие раны. А был он холостой, а еще пьяница и бабник. Врач осмотрит его, репу почешет: «Аллергия на безделье». Потом сообразили. На берегу он пьет беспробудно, а печень все эту дрянь, все отходы алкогольного производства на кожу и выбрасывает.

— Он испугался и перестал пить?

— Этого я не знаю, но разумный человек, конечно, испугался бы.

— Вы про отца расскажите…

— А я уже все рассказала. Сколько он твоей матери нервов попортил! Юля бедная, всегда боялась, что его с работы выгонят. Работа, это последнее пристанище, это как бы якорь, который не дает выплыть в океан, который по колено. Вот Павел слиняет куда-нибудь дня на три, а то и на неделю, а с Мосфильма звонят: где такой-сякой-эдакий?… Потом явится домой, а Юлька его пытает: «Как же ты мог исчезнуть? Ты же людей подводишь?» А он ей: «Плевал я на всех. Я эту работу ненавижу и решил уволиться». Это он в пьяном угаре, только чтобы продлить отключение сознания, уже уговорил себя — все, увольняюсь. Потом протрезвеет, и словно другой человек. Даже не верит, что говорил такое. Будь моя воля, я бы алкоголиков кастрировала, как котов. Чтобы не воспроизводили себе подобных.