Поменяли свечи в шандалах. Царь вдруг обнаружил, что у него легко кружится голова. Как ни слаба мальвазия против русской водки, но и она будоражит кровь. Эк Софья все по полкам расставила! Видно, на пользу пошло ей сидение под стражей, голова работает, как у мудреца и философа.

— Как попала к Александру скопированная бумага? — спросила Слфья. — Кто твой тайный враг?

— Кто мой тайный враг, — повторил задумчиво Иван.

— Над этим поразмышлять надо. Если дело идет к войне, то враг твой хочет мира.

— По-моему, этот темный человек как раз хочет рассорить меня с Литвой.

— Можешь не слушать светов моих, но я скажу. Бога призываю в свидетели души моей, что не в минувшее время, ни сейчас, я не думала о тебе зла, не имела недоверия к тебе. Муж и жена — едины. Те люди, которые оговорили меня, те и за мир с Литвой стоят. Иль забыл, что Патрикеевы пришли в Москву из Литвы, они Гедиминовичи, а потому двум богам служат. Сейчас они в родстве с московскими царями, но для них и Литва — родина. Помни об этом.

— Что говоришь-то? Одумайся, — прикрикнул Иван. — Отец Патрикеева верой и правдой служил отцу моему, он ребенком меня от тюрьмы спас и всю жизнь служит верой и правдой.

— Служба службе рознь. Здесь вопрос в том, как он сам ее понимает.

На этом и кончилась деловая часть встречи. Дальше разговор и вовсе пошел о пустяках. Софья улыбалась, пересказывала дворцовые сплетни, кто-то сына родил, иной замуж дочь выдал, обсуждала, как встретить Масленицу, потом вдруг принялась вспоминать свой приезд в Москву, словом, была добра и ласкова, а на прощание вернулась к тону серьезному и многозначительному. Поклонилась в пояс и сказала:

— Хорошо мудрецы говорят. Не все делаем, что можем, не во все верим, что слышим, не все говорим, что узнаем. Прости, если что не так. Здоров для спасения будь, государь.

Через неделю в Вильно было послано ответное послание, начиналось оно так: «Брат и зять. Я помню душу и веру! А если князь Ромодановский и говорил подобные слова Менгли-Гирею, то на то есть своя правда. Ты, великий князь, тоже в дружбе с неприятелями Руси — сыновьями Ахматовыми. А Киеву за Литвой никогда не быть, потому что сие есть нелепость…»

Князь Иван Юрьевич Патрикеев, наместник Москвы и преданный царю человек, мало того, родственник, был против войны с Литвой. Может быть, потом, когда-нибудь, но не сейчас. Война — это траты, а живых денег в государстве было мало. Казна царская полнилась лалами и яхонтами, жемчугом, цепями золотыми, посудой и драгоценной рухлядью, но не продавать же накопленное. Уже дань Орде не платим какой год, а все приходится считать каждую государеву копейку.

Только что кончилась шведская война, бывшие ратники разошлись по домам и поместьям. Царь намекает, что надобно собрать новое войско. А это значит, тормошить посошных людей, что с каждой десяти сох дали коня, собирать по Москве ремесленную братию — сурожан, суконников и купчих людей, как собирали тридцать лет назад под власть князя Оболенского. Это воинство не всегда надежно, но числом велико, а потому в ратном деле пригодно. Фрязины льют пушки, делают ядра, артиллерийский полк должен быть в полном вооружении. Хорошо воюет кованая рать — лучшие конные полки, татарские и казачьи полки. Но всем починка требуется. Царевичи татарские расселены в разных московских волостях, воевать идут с охотой, но очень охочи до подарков. А собрать надо не менее сорока тыщ душ, иначе на литовских границах делать нечего…

Но ведь есть куда тратить деньги помимо войны. Царь решил украсить свой стольный город, и князь Патрикеев был с ним вполне согласен. Строительство Кремлевских стен стоило огромных средств. Фрязины — это не русские подмастерья, им за труды платить надо много. Аристотель со своими художествами стоит в месяц десять рублей. Это же бешеные деньги! А Алевиз не хочет от Фиорованти отставать, требует такой же платы.

Огромные средства московские пожрали пожары. Пылали дома обывателей, лавки, церкви горели, как свечи. В одном восемьдесят седьмом году сгорело в посаде сорок две церкви. А главная беда — Кремль выгорел шесть лет назад. Только отстроили тогда палаты царские, каменные палаты, но и камень не устоял пред огнем. Теперь царь, а может, царица, решили, что пора выстроить новые жилье. И правильно, сколько можно семье великокняжеской и всему двору их тесниться в старых деревянных постройках. Дворец каменный начали возводить на старом дворе у Благовещенья. Алевиз из Медиолана строит его, но не торопится.

Дворец замыслили роскошный. По предложенному Алевизом плану дворец обширен, строили на подклетях с погребами и ледниками, палат каменных было не счесть. Решено было также построить каменную стену от двора Благовещения до Боровицкой стрельни, дабы оборонить царя от пожаров с наиболее опасной юго-западной стороны, где скучились дома обывателей.

Главный фасад дворца по замыслу муроля должен был быть обращен к дворцовой площади, на земле уже разметили место для трех лестниц. Палаты золотая, столовая, брусяная, средняя брусяная, выходная, набережная малая, набережная большая палата, а еще угольные, постельные… всего не перечислишь.

Все это замечательно, беда только, что первоначальный фрязинский прикид, по-ихнему — смета, в два раза меньше, чем окончательные траты. Царь считает, что главное богатство государства — земли, но за угодья не приобретешь кирпич, золотое листье на отделку стен, не остругаешь бревна.

Разумеется, на эту тему князь Патрикеев не разговаривал с царем. У Ивана была другая задача, поэтому собеседников, понимающих эти трудности, князь Иван Юрьевич находил в своем окружении, беседуя с зятем — князем Семеном Ряполовским и прочими, а также с великой княгиней Еленой.

Волошанка осваивала новое положение, которое дал ей царь Иван при дворе. Ей казалось, что Дмитрий плохо подготовлен к высокому посту, который займет со временем, поэтому не отпускала от себя сына, замучила его советами. Отрок был вхож к государю в любое время дня, но разговаривал с дедом мало, больше слушал. Когда Иван спрашивал его о чем-либо, он пугался, краснел от смущения и послушно кивал головой, выражая полное согласие.

— О чем с тобой батюшка-царь разговаривал? — спрашивала Елена сына каждый вечер.

Дмитрий с удовольствием отвечал, не вникая в суть слов. Был он тих и прилежен, все тянулся к книге да молитвеннику. Меж тем Елена знала, что царь часто хмурился при словах о наследнике, видно, считал, что Дмитрий мало похож на отца. Он не угадывал во внуке воина, а ведь мы часто хотим, чтоб судьба добрала в нашем потомстве то, чего нас самих лишила.

Двор принял новое положение как данность. Хотя между служилыми людьми при дворе, как и прежде, мира не было. Князья и бояре без конца меж собой лаялись, чья отеческая честь выше, но объединялись, если дело касалось Патрикеевых, Ряполовских, Оболенских. Все они были выходца из Литвы — Гедеминовичи, и им не могли простить, что оттеснили они на дальний план истинно древние московские роды — Кошкиных, Плещеевых, Морозовых, Кобылиных и многих прочих.