причины этого недовольства я отыскать не мог. Обсудивши все, я приписал это мрачное состояние его усталости и измученности.

В нем, несомненно, происходила великая борьба: отрывалась от него половина его существа, нарушалась цельность продолжительной жизни.

И он однажды сказал больной графине:

– Вот ты лежишь и не ходишь, и не слышу я по комнатам топота твоих ног, и знаешь, не слыша их, я плохо читаю и плохо пишу.

И в те минуты, когда он посещал ее после операции, сколько нежной трогательности было в его взгляде, его голосе при обыкновенно шутливых выражениях!

А тут в тихую, размеренную жизнь ворвалось что-то чуждое и, может быть, враждебное ему. Явилась масса новых людей, перевернувших весь порядок жизни для своих целей, сбивших с ног прислугу, заставивших всех говорить только об операции, волноваться только операцией. И все это происходило под стоны и крики больной, которой становилось все хуже и хуже. Тяжелое спустилось в дом и всех придавило. Он один стоял вдали и, уходя в парк, молился там. Что должно было совершаться в душе его в этой уединенной скорби?! И что же удивительного, что что-то оскорбленное закралось в его душу и что это оскорбленное падало на главного виновника – оператора…

Через месяц я снова был в Ясной Поляне, снова увидел приветливых, ласково расположенных ко мне детей Льва Николаевича, графиню, изящно одетую, и ласкового, гостеприимного хозяина. Л.Н. встретил меня с обольстительною приветливостью и джентльменством. Речь его лилась скромно, изысканно, с трогательною дружелюбностью…

И такое сильное впечатление, такой контраст отъезда и приезда моего оставил Л.Н. во мне, что я сказал себе, «Больше не хочу видеть его, ибо уже никогда не увижу его в таком обольстительном виде. И пусть я умру с этим впечатлением. Это – мое».

Собеседники (продолжение)

В поздние толстовские годы врачи почти постоянно навещают Ясную Поляну, заживаются в ней. Знакомство с тем или иным врачом начинается порой с практической потребности, но со временем переходит в близкие отношения, выходящие далеко за рамки отношений больного и лекаря.

Из числа докторов-собеседников чаще других появляются в Ясной Бутурлин, Никитин и Беркенгейм. Авторы воспоминаний, среди них и Сергей Львович Толстой, титулуют этих врачей друзьями семьи, рассказ о Бутурлине помещен в воспоминаниях Сергея Львовича в разделе «Друзья и близкие Л.Н.Толстого», рядом с рассказами о родных и самых заветных спутниках жизни отца. Отмечая в своих подневных записях приезд этих троих (все трое и между собой дружны), доктор Маковицкий почти неизменно прибавляет, что «все им были очень рады».

Александр Сергеевич Бутурлин – выходец из родовитой дворянской семьи. Окончил Московский университет. Участвовал в революционном движении, был сослан. Само знакомство его с Толстым состоялось, когда Лев Николаевич приехал к нему, чтобы выразить сочувствие по случаю ареста и высылки в Сибирь. Человек во всем своеобычный, Бутурлин, кажется, не слишком много практиковал как врач, интересовался больше теоретическими проблемами, причем не только медицинскими. Его занимали вопросы политические, социальные, экономические; посвящая много времени всеобщей истории, он сосредоточился, в основном, на эпохе французской революции. Одним из главных направлений его занятий стало исследование и критика Священного Писания; здесь их интересы с Толстым сходились очень близко.

Дмитрий Васильевич Никитин появляется у Толстых в 1902 году. Тяжело больной Лев Николаевич находится в Крыму, в Гаспре (об этой его болезни еще поговорим). Его лечат врачи, обитающие поблизости и специально приглашаемые из Москвы и Петербурга. Состояние здоровья Толстого диктует необходимость иметь постоянного домашнего врача, живущего под общей крышей с больным и готового в любую минуту оказать помощь. Выбор падает на Дмитрия Васильевича, сына сельского священника, выпускника Московского университета, ординатора клиники известного профессора-терапевта А.А.Остроумова. Работа домашнего врача не проста: мало того, что требует разносторонних знаний, быстрой профессиональной реакции, – домашний врач оказывается как бы членом семьи своего пациента, а это предполагает определенные душевные качества. Увлекаясь записками великого Пирогова, в которых на первый план выступают нравственные вопросы, Толстой замечает, что таких, как Пирогов, единицы в кругу врачей, которые по большей части обращают все внимание на материальную науку. И прибавляет: «Дмитрий Васильевич Никитин – редкое исключение». Никитин становится первым домашним врачом в семье Толстых. В этой должности он остается до осени 1904-го, когда его сменяет Душан Петрович Маковицкий. В течение нескольких месяцев (Никитину выпала возможность поехать для усовершенствования за границу) его замещает Беркенгейм. Оставив обязанности в толстовском доме, Никитин долгое время работает врачом в земских больницах Москвы и Подмосковья. Однажды, когда в разговоре Лев Николаевич замечает, что у Никитина, как ему кажется, «нет довольства жизнью», Беркенгейм объясняет ему, что по складу ума Дмитрий Васильевич – человек науки, призван к деятельности клинической, а не земского врача. Толстой отзывается на это мнением, что важнее вылечить ребенка от кровавого поноса, чем сделать самое большое изобретение в науке. «По-моему, деятельность земского врача выше».

Григорий Моисеевич Беркенгейм, как и его приятели окончивший медицинский факультет Московского университета, врачует в Москве и губернии, некоторое время живет домашним доктором у Сухотиных, в семье дочери Толстого, Татьяны Львовны. Он – участник русско-японской войны, с которой, помимо многих впечатлений, привез два боевых ордена. Человек разносторонне образованный, Григорий Моисеевич не только лечит своего знаменитого пациента: признавая ум и эрудицию врача, Толстой обращается к нему с просьбами, относящимися к творческой деятельности. Так, работая в библиотеках, Беркенгейм составляет для него библиографию изданий о декабристах (150 названий!), список книг, нужных для работы над задуманным художественным произведением из эпохи Александра Первого (Толстой благодарит его за «большой и мне очень нужный и для меня полезный и приятный труд»).

Любопытный эпизод: Беркенгейм однажды рассказывает Толстому, что получил письмо от незнакомого раввина из Галиции; раввин узнал, что Григорий Моисеевич лечит Толстого, и благословляет его.

Толстой доверяет вкусу и мнениям своих друзей-докторов, знакомит их с новыми, только что законченными произведениями, и не одними художественными. Со статьей о Шекспире, к примеру, – тоже.

Само собой понятно, что с такими докторами-собеседниками разговор не замыкается на медицине, часто и вовсе почти не касается ее. В записках Маковицкого перечислены некоторые темы, которые обсуждаются во время одного из посещений Ясной Поляны тремя врачами, о которых идет речь. Само их появление не связано в данном случае с состоянием здоровья Толстого. «Приезжали, – объясняет Маковицкий, – чтобы услышать от Л.Н. хоть малейшее одобрение стремлений российского общества, выражающихся в освободительном движении <октябрь 1905-го – разгар революции>. Но Л.Н. не одобрил борьбы за политические свободы, а