выражения, и она не смотрела на него. Но! Это. Был. Голос. А ещё. Он. Её. Видел.

Ибо – перед ним была просто-напросто женщина. Виделось ему – она очень просто и коротко стрижена. Что куда-то исчезли огневые крыла её волос, необузданные и неопалимые; но – виделось так же (показалось?), что она обернулась и взглянула.

И тогда – остались только ее глаза! Как раскаленное солнце пустыни, где не было места хрупкому и преходящему изумруду морей.

Но! Она! На него! Не смотрела!

– Но (быть может) – это и хорошо, что ты нетороплив.

Он удивился этой похвале или хуле (если понимать пошловато) – ибо сейчас (а было ли это – сейчас?) не был ее голос беспощаден: пожалуй, был он негромок! И не содержал предъявленных (заведомо завышенных) требований.

Но (было более чем очевидно) – они обязательно будут предъявлены.

Это. Был. Её. Голос. Ему отвечать – следовало; и ещё – за ним должно было следовать! Не раздумывая – ещё и потому, что повторения (буде его не услышишь) не будет более чем никогда.

Пожалуй – её голос сейчас вообще лишен выражения (внешности сути). Да и сама она – на него более не смотрела; но уж он то (тоже не глядя) видел её! Привиделась ему – просто-напросто очень юная женщина.

Что – очень просто и коротко стрижена. Что – куда-то исчезли крыла её волос, необъятные и неопалимые.

Но! Откуда-то – он знал о крылах (откуда-то); откуда-то – видится так же, что прикусила она (как возможно прикусить лишь один из языков ныне мертвого – и вечно живого! – пламени) полыхающий локон.

Видится – как сузились её рысьи зрачки; показалось-таки – она обернулась и взглянула (вот так – её мир и вращался, и возвращался); но (от целого мира) – остались только её глаза, прозрачные, как раскаленное солнце пустыни! Где не было места преходящему изумруду морей.

Но! Вот-вот! Вечное Возвращение (из виртуального в реальный ад) – должно было произойти.

Стас – выпрямился. Он (на своем заднем сиденье) – чувствовал себя бедным рыцарем, которого (вместе с пробитыми насквозь латами) – подхватил некий поток и куда-то понес (не испрашивая ни разрешений, ни просьб); но – она на него так и не смотрела!

Тогда – в его горделивом (но – как бы живущем отдельно) горле народилась (накатилась – как капля по стеклу!) горделивая боль. Тогда – захотел он ответить на её невысказанный (но – самим фактом ее присутствия заданный) вопрос.

Внешность (этого вопроса) – была таковой: «Скажи мне, чего ты хочешь»?

Он – ответил вопросом (на этот) не прозвучавший вопрос:

– Скажи мне, кто ты?

– Просто женщина и, может статься, твоя, – солгала она.

Он – опять стал мысленно хвататься за горло (словно бы силой тщился выдавить из него голос); но – она опять не обернулась к нему; тогда он прохрипел еще раз:

– Всё! Я хочу – всё и навсегда.

Тотчас – завизжал шинами вишневый автомобиль. Deus ex machina – вписывался в очередной поворот! Но! Яна – уже бросила руль. Она – позабыла о скорости и о резине, как о чем-то совершенно несущественном.

Она (наконец-то) – обернулась. Он (наконец-то) – наяву увидел её глаза: увидел – её раскалённую пустыню (и не отвёл взгляда).

Тогда (резко и очень раздельно – и на чистейшей латыни) – она произнесла:

– Плиний Тациту привет! Ты сам себе не рукоплещешь, так позволь это сделать мне. Позволь – и я попробую.

Стас – хорошо её слышал (показалось – понял); тяжелейший груз стал давить на его веки (ибо – века!); ибо – он так и не отвел взгляда; Стас хорошо её слышал и понял, что закончила она искренними словами русского языка:

– Бедный ты мой.

Ведь если уж «мой» мир версифицирован, то обращаются его ипостаси – вокруг слова «мой» (от процесса само-очищения – а не ситуативной принадлежности); обращаются(друг к другу – а не вокруг слова «бедный»: это – следовало понимать.

Для понимания – мы обратимся к судьбе псевдо-золотозубого демона; но (разве что) – уже после того, как Яна передала его с рук на руки (его убийцам): проделано это было просто до изумления!

Было это со-сделано – просто: не было ни пошлого выделывания из воска магических фигурок, ни нынешних проникновений нано-гомункулов в каждую клетку человеческого тела – дабы каждую частицу человекодемона хоть чуть-чуть, но – обожить.

Не было – явного предсказания гибели бывшего любовника. Просто-напросто – подчинённые псевдо-золотозубому нано-богу разнообразные духи сил (иначе – бандиты) подхватили полу-бес-памятного Стаса под белы рученьки и вышвырнули его за пределы подотчетного полу-золотозубому авторитету приморского кафе.

Ничего эффектного. Жлобы – вышвырнули Стаса. Яна – молча повернулась и тоже пошла к выходу.

Тогда (показалось) – само время (временно над псевдо-золотозубым демоном – не властное) тоже встало из-за стола Золотозубого; не правда ли, золотые столы и прочие престолы – в традиции разнообразных элит: на киевском столе сидит, на суздальском ли или на владимирском!

Время – поднялось, и оказалось: время – это та самая никчемушная девчушка-потаскушка, давеча подставлявшая под убиение Стаса; то есть – время и есть персонифицированная Смерть (что смерти нет – там и тогда, где и когда нет времени)ю

Время – поднялось, и оказалось: время – это та самая смерть, что убила Илью и была теперь обещана освобождённому от Лилит золотозубому человекобожику.

Который – стоял. Который – пытался. Навсегда оторвать. Свой взгляд. От её навсегда ушедшего образа.

Смерть – направилась прямо к нему. Но. Он. Не удивился. Тому, что обыкновенная шлюшка-подставка (коей сейчас было положено сидеть и любоваться на причинённое ей зло издалека – и уповать на грядущую толику мзды за извечное женское иудство), решительно и с ледяным спокойствием идёт в самый эпицентр его Апокалипсиса.

Он – попросту не смотрел в сторону смерти. Он – не знал, что любое время – это и есть шлюха-подставка! Что любые его личные решения – тоже не более чем шлюхи; победы, торжества и утраты (часто – посредством торжеств) – тоже блудня, не более.

Смерть – вдруг