– Как вы сказали?

– Кеа, Кеа Уэллер. Вы играли с ней несколько дней назад.

– Уэллер… это пианистка? Гитаристка?

– Пианистка, – ответил я.

– Спрошу сейчас у кого-нибудь. – Тео закурил сигарету, повернулся ко мне спиной и отошел к остальным музыкантам, собравшимся возле бара. Я подождал несколько минут, пока не стало понятно, что он так никого и не спросил.

Я пошел домой по дороге, проходившей за городом вдоль побережья. Благодаря особенностям рельефа с одного участка пути здесь можно было увидеть Гроннер. Приближаясь к проселку, который должен был привести меня к дому, я услышал со стороны горы глубокий рокот и увидел, как над вершиной вспучивается желто-белый сверкающий огонь. За ним последовало второе извержение, еще сильнее, чем первое, а вот третьего так и не случилось. Я видел поток лавы, вылетавшие в небо раскаленные камни, – отсюда, с безопасного расстояния, взрывы выглядели, словно безумный фейерверк. Шум извержения долетел до меня с опозданием в несколько секунд. Он был настолько мощным, что ощущался как ударная волна.

Я поспешил домой, включил телевизор, и вскоре на научных и новостных каналах уже обсуждали происходящее. Поток лавы внезапно усилился, и со стороны города появился новый, но он разлился в поперечной долине и едва ли мог угрожать основной части Прибрежного. Я оставил телевизор включенным, а сам вышел в другую комнату. Сел за рояль, положил руки на клавиши.

Я сидел в темноте. Позади в открытых окнах виднелось спокойное море, безмятежно раскинувшееся под ночным небом. Если бы я оглянулся через плечо, то мог увидеть навигационные огни и темные, неясные силуэты островов, маячивших невдалеке.

Хотя я не слышал здесь самого извержения, зато, как всегда, улавливал глубокую, пульсирующую басовую ноту, звук высвобождающегося магматического давления. Несмотря на темноту, глаз я не открывал. Сосредоточился на том, что понимал как дух музыки, сердце острова, исторгающийся наружу взрыв.

Я был там, где хотел оказаться: на острове. На этом острове, на любом острове. Мое раздражение на Теммил было поверхностным и неважным для духа – подлинный остров лежал глубже. Руки мои были наготове, кончики пальцев покалывало. Сердце забилось чуть быстрее. Я был возбужден, но собран. Я ждал. Я помнил, как Кеа взяла каденцию из моего концерта для фортепиано, явно прослушала ее внимательно и основательно несколько раз, изучив, как подобает классическому исполнителю, но потом посредством импровизаций освободила дух, извлекла сердце музыки из написанных мною нот. В том, что она тогда играла, тотчас можно было узнать мою музыку, однако посвежевшую, обновленную, словно исходившую из души, из духа.

Я подобрал ноту извержения, звучавшую бассо профундо, глубокое фа-диез, колеблющееся: на полтона вверх, потом вниз, опять вверх. Я удерживал ее, проигрывал снова и снова. Одну-единственную ноту, не слышимую никем, кроме меня.

Вулкан продолжал.

Потом я импровизировал; я ощущал, как по ходу извержения слабеет давление в магме, выделял тайные пассажи нутра горы – то были не столь глубокие ноты, не столь уверенные, более склонные то к взрывному, то к расслабленному звучанию, к переменам темпа. Музыка духа, кроющегося в сердце острова.

К рассвету я все еще не спал, все сидел за клавиатурой, но изнеможение уже готовилось взять свое. Левая рука ныла, голова отяжелела, глаза почти все время оставались закрыты. Я чувствовал, как за окном светлеет, близится утро, но к тому времени уже нашел звук – бьющееся сердце острова. Как и сказал Уэллер, остров говорил. Его слышал лишь я, я один прислушивался к нему в ночи. Только я отвечал ему.

Я оделся. Набросил свою просторную рубаху-балахон, надел шляпу с самыми широкими полями. Подыскал самые удобные сандалии. Мне могло пригодиться немного денег, так что я прихватил по две мелких купюры в талерах, симолеонах и талантах да горсть мелочи. Я вел учет хозяйственных расходов в карманном блокноте, поэтому прихватил и его, вырвав листки, на которых записывал расходы на бакалею, почтовые марки и тому подобное. Оставшиеся страницы были чисты. Я нашел карандаш и заострил его.

Дом я прибрал и запер. Набросил на плечи лямки футляра, пристроив на спине скрипку.

Больше из житейских вопросов меня ничто не заботило.

Я пошел по проселку, потом вдоль дороги, огибавшей холм по плавной кривой и ведущей в город. Солнце поднялось, но пока что невысоко. Его лучи пробивались сквозь белые газовые облака, покрывавшие небо на востоке. На Теммиле это было самое прохладное время суток.

Небо над головой оставалось чистым. Ни пепла, ни дыма, ни пара или пыли, никакого выброса.

Дорога на каком-то протяжении шла вдоль берега, так что я спустился на пляж. Окружающие Теммил лагуны смягчали прибой, поэтому пляж был галечным. Он похрустывал под ногами, когда я приблизился к воде и опустился на корточки, глядя, как разбиваются о берег невысокие волны. Я перевел взгляд на риф, замыкающий лагуну, – отсюда он выглядел неровной бурой линией. Мне всегда хотелось как-нибудь доплыть до рифа, но я так и не собрался. В магазинчиках у гавани мне встречались фотографии рифа, некоторые из них были сняты под водой и переливались яркими красками. На Теммиле оставалось много такого, чего я еще не знал.

Когда я пришел в порт, там еще было тихо. Лодки стояли у пирсов, другие были вытащены на гальку там, где начинался пляж. Стоял отлив. Кораблей у пристани не было. Управление порта закрыто, свет погашен. То же и в здании Приема.

Моей кожи коснулся ветерок, повеявший с моря; в его дыхании уже ощутимо было предвестье дневной жары. Он прилетел неведомо откуда, принес морскую свежесть и ароматы далеких стран.

Я обошел здание службы Приема, оказавшись со стороны пристани, где находился навес адептов над металлической скамьей, на которой они поджидали клиентов. Там никого не было.

Я подошел к скамье и сел, уставившись в потрескавшийся бетон набережной с застрявшими на нем остатками пепла и пыли от извержения да несколькими камешками, занесенными с пляжа. Ветерок покачивал металлическую вывеску, и она негромко брякала о стену.

Подошла Ренеттиа. Увидев меня, она не удивилась.

– Каким именем будешь пользоваться? – поинтересовалась она без предисловий.

– Меня зовут Сандро. Подойдет?

– Тебе нужно имя для работы. Что там? – она указала на футляр на моей спине.

– Скрипка.

– Значит, это и будет твое имя. Никогда не говори его тем, кому будешь помогать. Они станут тебя узнавать по этой штуке на спине.

Ренеттиа протянула мне один из резцов, которые я когда-то считал ножами.

– Есть у тебя такой?

Резец выглядел новым. Рукоять из полированного дерева, лезвие кованой стали вложено в узкий и жесткий кожаный чехол. К рукояти прикреплена серебряная цепочка. Я снял чехол и рассмотрел тщательно обработанный кончик, острый, как игла, и холодный, как стамеска. Подержал инструмент за рукоять, оценил баланс. В нем было изящество хорошего ножа. Орудие ремесла.