На пятый день Ренеттиа мне сказала:

– Валяй, Скрипка.

– Валяй?

– Ты теперь сложившийся адепт. Лучше тебе работать одному. Больше я ничего не могу тебе показать.

Проведя с Ренеттиа столько времени, я к ней привязался, несмотря на ее резкие манеры. Я по-прежнему знал о ней немного, однако выяснил, что она родом с острова Семелл, расположенного, по меркам Архипелага, недалеко от группы Руллер. Была когда-то замужем, но муж умер много лет назад. У нее пятеро детей, шестнадцать внуков и три правнука. Все, кроме троих младших, уже взрослые. Возраста своего она не сказала. По случайным замечаниям о событиях прошлого я прикинул, что ей по меньшей мере лет восемьдесят, а то и больше. Если не считать необычных пепельных волос, она сохраняла облик здоровой молодой женщины лет двадцати пяти или немного за тридцать.

– Я тебя еще увижу? – спросил я.

– Адепты повсюду, Скрипка. Куда теперь собираешься?

– Еще не решил, – сказал я, хотя это была неправда.

Договорились, что я покину остров один, но не раньше завтрашнего дня. Ренеттиа сообщила, что некоторые адепты разузнали, кто я такой, и обратились ко мне через нее с просьбой. Узнав, о чем идет речь, я согласился. Просьба польстила мне и взволновала.

По вечерам в панеронской гавани тихо, потому что после наступления сумерек судоходство прекращается и порт обычно пустует, но в тот вечер под полосатыми навесами собралась целая толпа адептов.

Я играл на скрипке и неторопливо прохаживался по узким проходам между тремя группами адептов туда-сюда, назад и вперед. Над головами сияли звезды. Я сыграл несколько вещей из стандартного репертуара, иные из них не игранные годами. Потом сыграл целиком аллегро маэстозо из моего скрипичного концерта, короткий фрагмент, требующий виртуозного исполнения и, как я знал, многим нравившийся. Закончил рилами и джигами, которые когда-то разучил вместе с братом и играл с ним вдвоем в эррестском клубе. Пока я работал смычком в таком энергичном ритме, какого не вспоминал с подросткового возраста, некоторые адепты вышли из-под навесов и пустились в пляс. Кто-то включил прожектор, смонтированный на стене здания Приема, и тот пронзил двор одиноким лучом. Несколько адептов нерешительно вышли на свет и переминались в одиночестве, другие стеснительно обнимали пару. Юные старики неуклюже отплясывали в теплой ночи на непривычных ногах и смеялись над собственными оплошностями – адептами они были только в вопросах градуала и сдвигов времени.

Я сыграл все танцевальные мелодии, какие знал, а потом повторил их заново. Насекомые на ветвях темнеющих вокруг деревьев умолкли, вдалеке светили городские огни, море мягко плескалось о волнолом.

Поутру я отправился на Дианме, остров, всю жизнь питавший мои мечты.

Наконец-то – Дианме! То была кульминация надежд целой жизни.

Однако гавань единственного города Дианме, Глубокого, находилась на северном берегу и смотрела на материк, на Глонд. Было холодно, я чуял запах смога, вползавшего в бухту. Я оказался здесь ночью. Настроил жезл.

Изменение субъективного времени – приращение, которое мне пришлось устранить, составляло семнадцать часов – перенесло меня не просто в разгар дня, но и дня более теплого, с южным ветром, на время унесшим прочь миазмы Глонда. Оно же сделало мой переход на Дианме по сути мгновенным.

Я стал адептом в вопросах времени. Я не тратил времени на путешествия. Прибывал на место я в тот же субъективный момент, в какой и отправлялся. Переход с Панерона на Дианме совершился мгновенно, но стер несколько недель моего субъективного времени.

Покинув прекрасный Панерон с его богатой клиентурой, роскошными отелями и дорогими ресторанами, я оказался на запущенном Дианме, подпорченном близостью к Глонду, северным расположением и климатом.

Путешествие в субъективном времени заняло у меня несколько недель. С самого начала я знал, что пассажирские суда на Дианме практически не ходят. Поездка предстояла долгая и сложная. Мало кто из путешествующих стремился попасть на Дианме, или плыть в ту сторону, или, если на то пошло, оттуда. Насколько все это верно, я ощутил во время долгого пути на север, с острова на остров, когда был вынужден прокладывать беспорядочный, петляющий курс, отыскивая комбинацию маршрутов, которая привела бы меня в конце концов на Дианме. В более жарких широтах о Дианме даже никто не слышал, так что первой моей задачей было достаточно углубиться в умеренную зону, чтобы это название стало по крайней мере узнаваемым. Затем, когда конечный пункт моего странствия смогли идентифицировать даже на самых несговорчивых судоходных линиях, пришлось разрабатывать стратегию, как туда попасть. Дианме не числился среди портов, посещаемых обычно судами крупных линий, да и мелких тоже. Требовалось нечто более хитроумное, какие-то необычные средства переправы. В конечном итоге я добрался до цели на почтовом катере, ходившем раз в месяц с острова Стемп ко всем трем островам, лежавшим у побережья Глонда.

Прибыл я на Дианме ночью.

Настроил жезл. Долгое промежуточное путешествие исчезло. Я вернулся к тому моменту, в который покинул Панерон. Я был адептом времени. При условии, что я смогу перетерпеть все задержки, неудобства и проволочки путешествия в субъективном времени, жезл позволял очутиться где захочу за доли секунды.

Выглядел я отлично. Чувствовал себя бодро. Я был юным стариком, ежедневно обновлявшимся благодаря своему искусству адепта.

А вот реальность на Дианме разочаровывала, лишала иллюзий.

Гавань Дианме-Глубокого представляла собой всего лишь пирс да волнолом. Лодки, стоявшие там, большей частью были рыболовецкими. Офиса службы Приема не имелось. Рядом с портом расположилась фабричка, где консервировали и морозили рыбу. Городок не слишком отличался от деревни. Ресторанов не было, но имелся трактир, где я смог заказать еду. Потом разыскал лавку, где продавали спецодежду для разнорабочих, в том числе уже использованную: крепкие грубые штаны, шерстяные свитера, непромокаемые шляпы. Натянув все это поверх обычной одежды, я стал негибок и неуклюж, зато, наконец, согрелся. Пришлось удлинить ремни на футляре скрипки, чтобы они продолжали налезать на пухлые плечи. Затем я направился вглубь острова, надеясь разузнать там о его истории, отыскать зрелищные виды, – хоть что-нибудь, проливающее свет на возникновение легенды о доброй богине ветра.

Я нашел фермы, едва сводившие концы с концами, многие гектары болот и несколько пляжей на западном побережье. В теплом климате юга такие пляжи собрали бы толпища искателей отдыха и удовольствий. На Дианме они оставались ветреными, холодными и унылыми, а когда с изменением времени суток менялся и ветер, пляжи затягивало отравленным глондским смогом.

Остров напрочь был лишен музыки. Ни звука, ни впечатления, – я не чувствовал вообще ничего. Место было голое во всех смыслах. Остров молчал.

Это оказалось наихудшим открытием. Мой Дианме был совсем не таков, каким я его считал.