в виде мехов, квартир, автомобилей и украшений, но отваживает или убивает дарителя, когда тот «заходит слишком далеко»; молчаливый знаменитый журналист, который ищет дружбы с гангстером только ради того, чтобы предать его и отправить на виселицу…

Последней жертвой этого нелепого аскетизма стала мисс Бетт Дейвис. Ее заставили изобразить такую романтическую картинку: женщина, обремененная властной матерью и очками – и к тому же считающая себя некрасивой и блеклой. Психиатр (Клод Рейнс) уговаривает ее провести отпуск среди пальм, поиграть в теннис, съездить в Бразилию, снять очки, сменить портниху. Пятисоставная терапия помогает: капитан корабля, на котором она возвращается домой, повторяет очевидную истину, что ни одна из женщин на борту не сравнится с мисс Дейвис. После этих слов племянница, прежде отпускавшая саркастические шутки, теперь молит героиню о прощении. На экранах всех кинотеатров мира фильм постулирует свой смелый тезис: «Искаженная мисс Дейвис не столь красива».

Этот странный фильм называется «Вперед, путешественник». Режиссером выступил некий Ирвинг Рэппер: вероятно, не глупый человек – но, к несчастью, он все же сумел исковеркать трагический образ героини «Лисичек», «Письма» и «Бремени страстей человеческих».

«Кошмар» менее амбициозен и более приемлем. Фильм начинается как детектив, но тут же превращается в лихую приключенческую картину. «Кошмар» страдает всеми недостатками обоих жанров – но его достоинство в том, что он не скучен. Сюжет удивлял зрителя уже сотни раз. Красивая девушка и заурядный мужчина сражаются против всемогущей злобной организации: до войны это был Китай, теперь же это гестапо и шпионы Третьего рейха. Незадачливые режиссеры таких фильмов руководствуются двумя намерениями: во-первых, показать, что люди с востока (или пруссаки) сочетают абсолютное зло с абсолютным коварством и умом; а во-вторых, показать, что всегда найдется благонамеренный человек, которому удастся их перехитрить. Эти противоположные цели нейтрализуют друг друга со всей неизбежностью. Герою и героине угрожают различные опасности, которые оказываются мнимыми и не причиняют никакого вреда, поскольку зрители прекрасно знают, что фильм должен длиться час – общеизвестный факт, обеспечивающий героям долголетие или бессмертие в течение шестидесяти минут. Еще одна условность, портящая такие кинокартины, – сверхчеловеческое мужество главных героев: им говорят, что они умрут, а те улыбаются. Зрители улыбаются в ответ.

1943

О дубляже

Комбинаторные возможности искусства не бесконечны, но зачастую они пугают. Греки создали химеру – чудище с головой льва, головой дракона и головой козы; богословы второго века – Троицу, в которой непонятным образом соединены Отец, Сын и Святой Дух; китайские зоологи измыслили цзы-ян, диковинную и алую птицу с шестью лапами и четырьмя крылами, но без лица и глаз; геометры XIX века – гиперкуб, четырехмерную фигуру, содержащую бесконечное количество кубов; на ее гранях располагаются восемь кубов и двадцать четыре квадрата. Не так давно Голливуд обогатил эту роскошную кунсткамеру: с помощью одного коварного трюка, имя которому дубляж, он предлагает нам чудовищ, сочетающих прекрасный облик Греты Гарбо с голосом Альдонсы Лоренсо. Не могу не поделиться своим изумлением от этого трудоемкого чуда, этих ловких фонетико-визуальных аномалий.

Защитники дубляжа, вероятно, скажут, что возражения, которые можно выдвинуть против дубляжа, можно выдвинуть и против любого другого способа перевода. При такой аргументации не учитывается или замалчивается главный недостаток дубляжа – произвольная пересадка чужого голоса и чужого языка. Голос Хепберн или Гарбо не факультативен; для всего мира это их сущностный атрибут. Также следует напомнить, что мимика английского языка отличается от мимики испанского[319].

Я слышал, что дубляж пользуется успехом в провинциях. Это не более чем апелляция к авторитету: пока не будут опубликованы умозаключения connaisseurs[320] из Чилесито или Чивилькои, я не дам себя запугать. Я также слышал, что дубляж отраден или терпим для тех, кто не знает английского. Мое знание английского не столь совершенно, как незнание русского; но, несмотря на это, я соглашусь пересмотреть «Александра Невского» только на русском и с большой охотой посмотрю его в девятый или десятый раз, если он будет идти на языке оригинала или на языке, который я сочту таковым. Последнее весьма существенно; осознание подмены и обмана гораздо хуже, чем дубляж и та подмена, которую он подразумевает.

Нет ни одного поборника дубляжа, который в конце концов не сослался бы на предопределенность и детерминизм. Они уверяют, что прием дубляжа – плод неумолимой эволюции и что вскоре мы окажемся перед выбором: смотреть дублированные фильмы или не смотреть вообще. Учитывая, что мировой кинематограф сейчас переживает упадок (и его не спасают единичные удачи, такие как «Маска Димитриоса»), второй вариант не столь болезнен. Недавние потуги – я разумею «Дневник нациста» из Москвы и «Историю доктора Васселля» из Голливуда – побуждают нас рассматривать этот вариант как негатив рая. «Sightseeing is the art of disappointment»[321], — заметил Стивенсон; это определение годится и для кинематографа, и (увы, слишком часто) для долгого неотложного упражнения, имя которому – жизнь.

1945

Часть V

Девять очерков о Данте

1945–1951

Предисловие

Представим себе обнаруженную среди восточных книг миниатюру, написанную много веков назад. Она может оказаться арабской, объединяющей в себе все сюжеты «Тысячи и одной ночи», а может быть, это китайская иллюстрация к роману с сотнями и тысячами персонажей. Среди множества изображений одно – дерево, похожее на опрокинутый конус и горящие багрянцем мечети за железной оградой – привлекает наше внимание, – и уже от него взгляд переходит к другим. День угасает, слабеет свет, и, наполовину разглядев миниатюру, мы понимаем, что нет на земле ничего, что не изображено здесь. Все, что было, есть и будет, случившееся и грядущее, все это ждет нас где-то в этом безмолвном лабиринте… Я вообразил волшебную вещь, миниатюру, являющую собой микрокосм; поэма Данте – это подобная миниатюра, охватывающая всю Вселенную. Однако мне кажется, что, если бы можно было прочесть ее в неведении (увы, эта радость нам недоступна), вселенское оказалось бы не первым, что бросилось нам в глаза, не самым возвышенным или величественным. Гораздо раньше, мне думается, мы обратим внимание на менее подавляющие и гораздо более привлекательные особенности поэмы; прежде всего, возможно, на то, что отмечают английские исследователи Данте: разнообразие и верность точных описаний. Поэту мало сказать, что свитые вместе человек и змея превращаются друг в друга, человек становится змеей, а змея человеком; он сравнивает эту двойную метаморфозу с горением бумаги, когда по белому листу, превращая его в черный, бурою каймой бежит огонь («Ад», XXV, 64). Ему мало сказать, что во тьме седьмого круга грешники прищуривают глаза, чтобы различить что-либо, он сравнивает их с людьми, озирающими друг друга в новолуние, или со старым швецом, вдевающим в иголку нить («Ад», XV, 19). Ему мало сказать,