Через полчаса зал опустел, в нем остались только съемочная группа и двое городовых. Зинштейн с помощниками осматривали технику, к счастью, уцелевшую, остальные наводили порядок с реквизитом. Слегка пострадал только штатив, которым ловко орудовал один из актеров‑бандитов, лупивший по спинам всем, кого доставал.

Браун, довольно потиравший кулаки, возбужденно прохаживался по залу, а при виде Щепкина воскликнул:

– В Чикаго мы участвовали в такой… фан…

– Забава?

– Йес! Забава. Это здорово. Только плохо для бизнес…

Гоглидзе, успевший снять грим и стащить тесноватый мундир, подошел к стоявшему возле съемочного аппарата Зинштейну. Отковыривая пальцем клей с носа, ротмистр заявил:

– Знаете, Сергей Михайлович, вы, конечно, гений синема. Но в следующий раз натуру… место для съемок такого рода моментов выбирать буду я. И статистов тоже искать буду я. А то так фильм снимать будет некому.

Зинштейн виновато развел руками.

– Простите, ради бога, Георгий Дмитриевич. Виноват! Допустил промах. Будь по‑вашему.

К ним подошел Палевский.

– Сергей Михайлович, а дубль‑то мы сняли! Все нормально. Драку чуть урезать, и будет шикарный вид!

Гоглидзе плюнул и отошел в сторону. Пойми этих гениев синема! Все не как у нормальных людей!..

Оценив состояние техники и людей и мысленно представив, какой шум завтра поднимется в газетах, Щепкин невольно усмехнулся и скомандовал:

– Давайте‑ка, господа и дамы, собираться. Нам всем не помешает отдых. Завтра продолжим… гм, работу. В более мирном ключе. Не так ли? Хватит на сегодня приключений.

Он подозвал своих и первым пошел к выходу, кивая вытянувшимся в струнку городовым. И правда, пора отдохнуть.

Давненько Григорию Скорину не приходилось так драться. Почитай с самой Франции, с портового кабака, где он уделал двоих докеров, а потом еще утихомиривал их дружков. А все из‑за дуры девки, только начинавшей путь уличной путаны. Ладно, хоть отблагодарила тогда его как следует. Аж до утра ублажала.

В этот раз победу Скорин праздновал вместе с Брауном. Выпили виски, потом жахнули водки. Хозяин трактира выставил хорошую закуску, так что посидели знатно. Потом американец поехал в гостиницу, а Григорий остался.

Приглянулась одна из молоденьких девчонок местного притона, похожа была на ту путану из Марселя. И хотя в гостинице Скорина ждала Ольга, но Григорий решил попробовать что‑то новое. Ольга при всех ее достоинствах немного приелась.

Местная девка была вполне ничего, смешлива, покорна, затейлива. Хотя кое‑какие новшества не признавала. Но Григорий сумел ее убедить, что новое – дело хорошее.

Натешившись и выпив напоследок еще, Григорий покинул трактир‑бордель и решил пройтись немного пешком, чтобы проветрить голову.

Настроение у него было хорошим. И дело не только в драке и девке, а в том, что он, наконец, определился с планами. Благо Джек помог, предложил стать компаньоном в новом бизнесе. Это так на американский манер торговые дела называют.

Решил Браун заняться прокатом фильмов в Штатах и в Европе. И поставить это дело на широкую ногу. Одному такое сделать сложно, а вдвоем вполне можно. Были бы деньги для начала и связи.

С деньгами у Брауна все в порядке, а связи есть у Скорина в той же Франции. Да и деньжата лежат в надежном месте. Надо только взять. А для этого вернуться в Петроград. И лучше это сделать вместе со съемочной группой – идеальное прикрытие на тот случай, если полиция еще ищет Гришку Семенина.

Григорий шел по улицам Владивостока вполне довольный, с жадностью вдыхал насыщенный йодом свежий воздух и мечтал о будущем.

На детский голосок, вдруг раздавшийся сзади, отреагировал спокойно.

– Дядечка, подайте на хлебушек сиротинке…

Дядечка обернулся, нашел слегка мутным взглядом маленькую фигурку у подворотни, сунул руку в карман пальто, ища мелочь, и на возникшую за спиной фигуру среагировал с запозданием. По голове ударило чем‑то мягким и тяжелым. Тело обмякло, ноги стали подгибаться.

Григорий упал на мостовую, в голове промелькнули две мысли: что дети по ночам подачек не просят и что его словили как фраера на простую подставу. А потом все померкло…

Он пришел в себя после двух хлестких пощечин. Проморгался, приоткрыл глаза, посмотрел по сторонам.

Это была небольшая комнатушка деревянного дома, плохо освещенная. Стол, лавка, занавеска, за ней край русской печи. Оконце закрыто ветошью. В комнате пахло воском, сивухой и потом.

Григорий попробовал двинуть руками, но те не повиновались. Были связаны за спиной.

– Очнулся, милок? – раздался дробный смешок. – Вот и ладно. Подними‑ка головушку, покажь зенки.

Григорий поднял голову. Перед ним стоял среднего роста мужик лет пятидесяти. Поношенная одежонка, невзрачный вид, но на безыменном пальце левой руки золотое кольцо с изумрудом. Лицо простецкое, но взгляд пронзительный, жесткий. А на губах улыбка.

Такие улыбки Григорий знал. Ничего хорошего они не обещали.

– Прости уж нас, мил человек. Но поспрашиваем мы тебя, а ты ответь прямо и честно, как на духу.

«Мы» – это еще один тип в углу комнаты, здоровый, мордатый, а взгляд у него пустой. Убивец, как пить дать. Руки длинные, ладони широкие. Задушить ими, что кружку воды выпить. Не он ли дал по затылку?

– Ну ча малчишь‑та? – осклабился мужичок. – Аль совсем разум выбили?

– Кто спрашивает? – хрипло выдохнул Григорий.

Мужичок кашлянул, подошел ближе. Он немного припадал на левую ногу, отчего его походка выглядела ныряющей.

– Ты, фраерок, на голос не брал бы. Не то до боли дойдет – запоешь соловьем.

– Я закон знаю. И фраером не был. А ты разговор имеешь, так зови как положено, а не как лоха обуваешь.

Мужичок стер с губ улыбку, внимательно посмотрел на пленника.

– А ты никак деловой?

Григорий хмыкнул, попробовал на крепость веревки. Они были крепкими, да еще прикручены к чему‑то. А значит, резко не вскочить и ногами не пошалить. Совсем худо…

– Тимофеем меня зовут, – промолвил мужичок. – А кличут Костылем.

Костыль? Слышал вроде такое имечко. Или нет? В голове еще гудел хмель, да и после удара мозги пока не на месте. Григорий чертыхнулся и дал себе зарок – коли выберется отсюда, пить больше не будет. Ну рюмку‑другую, и то по большим праздникам. Через эту водку он и в подставу влип, и удар пропустил. А был бы трезв, разве ж купился бы на такую подлянку?

– А я Скок. Гриня‑Скок. Не слыхал?