квадратную дверь, из‐за которой сразу же пополз синий газовый свет, не рассеивая, а просто раскрашивая жирную тьму. Он полз по полу не поднимаясь, начинаясь удивительно издалека: открывшийся за дверью коридор казался неправдоподобно длинным, будто бы несколько их башен были уложены горизонтально одна за другой, невнятная синяя масса переминалась и подергивалась в его глубине.

Астра сделала несколько пробных шагов, но потом все же остановилась и позвала маму, сама смущаясь своей растерянности; в ответ далекая масса вспыхнула резким лиловым огнем, озарившим железные стены, и мама закричала еще дурней, чем тогда с лестницы: зачем ты здесь, скройся, идиотка; и словно огромный хлыст щелкнул в долгом пространстве, оглушив Астру. Масса вздымалась и теперь угрожающе зеленела, мамы в ней было не разглядеть, и Астра гнала от себя мысль, что, возможно, на самом деле мамы давно уже нет, эрц пожрал ее и приходит к ней сам в мамином обличье; но чем сильнее она противилась этой догадке, тем яснее ей становилось, что если она не уйдет отсюда прямо сейчас, то это не получится сделать уже никогда.

Закрыть дверь оказалось трудней, чем открыть, Астра снова вся взмокла, а задвинуть засов получилось, только упершись обеими ногами в стену; мама, кажется, что-то кричала еще напоследок с той стороны, но прислушиваться не было сил. Покончив с засовом, Астра вышла из башни, но тут же спохватилась, что оставила на площадке блокнот, и метнулась обратно; после всех стараний хотелось, однако, не лечь отдохнуть, а постараться еще. Только сейчас она увидела, какие огромные звезды стоят над городом: было видно, как они пульсируют и вращаются на своих местах, подобно своим на пирсе, но, конечно, гораздо достойней. Те же, стоило Астре отдалиться от башни, перестали кружиться и падать и построились в ровный ночной строй: с того места, где находилась она, это выглядело неожиданно складно. Точно такой же строй возник, увидела Астра, возле литейных корпусов, разве что эти приподнимались на носках, словно пытаясь получше ее рассмотреть; совсем низко над ними, почти касаясь проломленных крыш, стояла убывающая с двух боков луна: Астра не могла вспомнить, когда в последний раз видела такое.

Если бы у нее был сейчас ее крюк, она, не сомневаясь, пошла бы на пирс дописать свое имя; без крюка же было сложно понять, куда ей идти. За то время, что они прожили на башне, Астра успела забыть почти все города, о которых рассказывал папа; она помнила только, что если долго идти вдоль реки, то в конце концов придешь к другой реке, только больше, и так дальше и дальше, пока не окажешься на берегу настоящего моря: на море она никогда не была, а теперь так запросто вообразила его себе, что услышала будто бы плеск огромных волн и крики немыслимых птиц. Спуститься к реке было можно по плитам за школой, и Астра двинулась туда, даже не крикнув своим разойтись; дрон, прилетевший откуда-то из‐за стадиона и едва различимый в слепящем ночном небе, отправился следом за ней.

Энди

Вечером ему полагалось обойти вокруг дома, но трава распространилась и поднялась уже так, что и до ближней калитки достичь стало непросто; поэтому на закате Энди стал взбираться на второй этаж, откуда открывался сдержанный, но вполне отвечающий вид: вплоть до железной дороги на северо-западе и обмелевшего карьера на юго-востоке. Закат делал все, что внизу, одинаково черным, даже ночью цвета читались ясней: то есть в этом преддверии тьмы проступало как будто бы больше угрозы, чем в самóй уже тьме, и хотя это в общем был легкий и плоский район, а последнее схлопывание случилось еще под Новый год, в эти томительные минуты у Энди всегда росла температура, и, когда тьма устанавливалась окончательно, он все-таки ненадолго спускался во двор, чтобы скорее остыть.

Зимние ночи не принадлежали совсем никому, за летние сражались невидимые птицы и насекомые; совмещенный звук их неподвижной битвы затоплял его дощатый дом. Если же начинался дождь – ночью ли, днем ли, – то смывал сразу все, весь район обращался в него; ко всему под дождем не работало раннее обнаружение, и, чтобы не рисковать, Энди устраивался тогда в прихожей недалеко от распахнутой двери. Те, кто мог бы вернуться сюда, по протоколу не должны были как-то успеть осмотреться: явившихся в новый год считали всего за семь десятых секунды, но там у наблюдателя были прекрасные полные сканы всех членов семьи, а у Энди лишь разного качества и сомнительной давности снимки, что, конечно, не извинило бы его в случае явного промедления.

Во всем же доме висела единственная фотография: девочка лицом к лицу обнимала некое неочевидное существо с большими темными глазами; в иные дни Энди подолгу рассматривал их, поворачиваясь, отдаляясь и приближаясь, но в конце концов всегда отступал, так ничего не усвоив. На стенах было еще несколько подслеповатых рисунков, несколько тусклых печатных листов под стеклом и круглые часы из имперского каталога, которые раз в две-три недели без каких-либо ясных причин словно бы набирали в себя воздуху и тогда отбивали ровно один удар, непременно заставая Энди врасплох. Ни одна другая вещь в его доме не позволяла себе подобных выпадов, но кто мог поручиться, что часы не заразят их своим озорством; это внушало некоторую тревогу, и в конце каждого месяца он отправлял дежурный репорт в дисциплинарный отдел, не получая оттуда никакого ответа.

Устроители программы присмотра в принципе не напоминали о себе уже очень давно: даже после новогоднего успеха никто не прислал поздравлений; из всех, кто был как-то ответственен, на всякий запрос непременно отзывался только местный священник, год назад благословивший их на наблюдение, но смысла в этом было немного. Энди только и смог разузнать у него, что девочка была вывезена в Вологодскую область плести маскировочные сетки; а о взрослых, что жили здесь с ней, ничего не имел рассказать даже он. Еще только заняв этот дом, Энди запросил их переписку и получил порядком прореженные файлы, из которых смог разве что установить, что они достаточно сильно любили друг друга, знали по два лишних языка и, скорее всего, имели значительные подозрения, однако этого было слишком мало, чтобы предположить, куда они были определены, кто из них еще может быть жив и способен добраться до дома.

На обоих этажах давно рассыпались в пыль цветы, наверху поселились осы, а внизу ресивер и колонки захватили муравьи; еще в начале лета начала протекать крыша и по восточной стене расползлось длинное