мастерские, но не почувствовала его запаха из-за грома станков и вони селитры. По пути через цех её остановил старый мастер и сразу подошёл ратник. Сначала её хотели выгнать из цеха, где собирали однозарядные винтовки и штамповали патроны, основной товар Монастыря, но она упросила их и ей наконец указали: Илья в дальней комнате, вдали от гремящих станков, верстаков и плавилен занимается каким-то «особенным поручением». Клеёнчатую дверь с табличкой «Тонкое ремесло» она толкнула и попала в пропахшую масляными красками, лаком и стружкой коморку. Но здесь его запах и взгляд, его светлые кудри. При виде Ильи она замерла возле порога.

– Дарья? – оторвался он от работы, явно не ожидая её увидеть. Звук его голоса разрушил остатки её уверенности. Всё, что Дарья придумала по пути сюда и собиралась сказать, попросту вылетело из головы.

– Ты что хотела? – Илья недовольно схватил со стула кусок тёмной плёнки, торопливо накрыл что-то на слесарном столе, при этом упала банка и тёмно-серое пятно клея растеклось по стружкам и полу, под плёнкой что-то с неприятным хрустом сломалось. Илья выбранился и рассержено глянул на Дашутку. – Ну, чего тебя принесло?

Она вздрогнула и заметалась глазами по хламу, словно желая найти в стопках фанеры, недокрашенных наличниках и банках с кистями причину своего появления. Наконец, она вспомнила про ту самую вещь, которую до сих пор сжимала в руке.

– Ты рук… рукавичку потерял, – с запинкой протянула она свою драгоценность. Илья взял, оглядел её и нахмурился.

– А? Ну так да! Мне мать новую сшила. Эту ты нашла где? Ну, спаси тебя Бог.

Илья легко сунул рукавичку в карман, всем видом показывая: дело кончено и не мешало бы ей уйти. Но Дашутка не желала возвращаться в родное тепло, где её поджидал ужас, и тупо уставилась на Илью, который столь беззаботно взял и отнял её единственное спасание. По щекам Дарьи хлынули слёзы.

– Да ты чего? Ну ладно тебе, что же ты в самом деле! – опомнился Илья, осторожно взял её за руку и посадил на стул рядом со столом. Она всхлипывала и мотала головой, но как же сказать, что без него ей жизни нет? Как сознаться, что только он ей теперь и свет, и защита? Илья участливо держал её за руку и как мог старался утешить. Неужто сам догадался, как он дорог ей?

– Ну, не плачь, Даша. За Женей Волкодавов послали, да и сам Настоятель подземников не упустит: знает их, как облупленных! Вернётся твоя сестрица, нечего тут...

Вот оно что! Не знал, не понимал Илья, что с ней творится. Впрочем, так даже лучше. От одного осознания, что он с ней ласково разговаривает, смотрит приветливо и за ладонь её держит, в душе у Дашутки расцвели первоцветы.

– Верно ты говоришь, отправили Волкодавов, даже отец за Навью пошёл, – опустила глаза она. – Только вот ни один человек живым ещё от Нави не возвращался. От них не сбежать и вырвать кого из подземелий их невозможно. Как подумаю, что не увижу больше ни отца, ни сестру, так в глазах свет темнеет.

Дашутка прикрыла дрожащие веки ладонью, и Илье пришлось снова её успокаивать.

– Да если о родных есть кому так тревожиться, кому ждать их, разве может что плохое случиться? – теплее сжал Илья её руку. – А помнишь, в прошлое лето караван наш от Нави отбился? Если у про́клятого рода разбой не задался – они дело бросят. Вот напугает их твой отец, и они Женьку в норы не уволокут.

– Хорошо с тобой, Илюшенька, светло, – вытерла слёзы Дашутка и несмело ему улыбнулась. – Из всех в нашей общине ты самый добрый и чуткий, не страшно тебе даже самое глубокое горе доверить и даже самую хрупкую душу.

– Тут уж ты меня перехваливаешь, – беззлобно рассмеялся Илья. – Нет, уж скорее ты во мне своё доброе отражение видишь. Вон как в лазарете усердствуешь, ни с кем за всю жизнь не рассорилась. А то знаю я, какой у вас народ девичий и как порой зажимают, и на дорожку боталом наметут, и в глаза.

Дашутка тотчас вспомнила надменную улыбку Фотинии, её слова о сватах к осеннему спасу и немедля представила, как она её перед Ильёй оговаривала. И ведь как легко оговорить! Сама точь-в-точь как царица медной горы сияет, красотой жаркой манит, одной силы в голосе столько, что, лишь засмеётся – искры сыплют по дружкам и поднимается смеха волна. А Илья? Золотые кудри, взгляд ясный – глаз не отвести! Солнце утреннее взойдёт и то меньше светит, нежели он доброй улыбкой одарит. Промеж них Дарьи словно бы нет. Она поглядела на свою тонкую худощавую руку с синими жилками и на глазах навернулись слёзы.

– Было бы во мне столько света и силы, всякий бы меня любил. Но даже если Бог не дал, то я любила бы верно, – заключила она в ладонях руку Ильи. – Всё, что есть отдам, всё исполню, только бы быть рядом с любовью. На колени бы перед ней встала, молилась бы на любовь, – пыталась перехватить она его взгляд, – душу бы ей отдала, лишь одной бы ей верность хранила – не то что другие, красивые, гордые, ветреные. Пусть они солнцем сияют, я бы для любви своей в рабство пошла, я бы ей покорилась, я бы край одежд её целовала, стала для неё верной тенью. Я бы часа не прожила без любви, лишь бы она меня защищала, – Дашутка укрыла лицо в ладонях и снова расплакалась.

Илья молчал, будто бы на что-то решался. От ожидания она каждый миг леденела.

– Что ж, пусть тогда