— Ксана… что это было? — Вера ухватила протянутую ей руку, но шла, полуобернувшись назад, к дому, откуда доносились какое-то надсадное скрипение и грохот.

Так, крепко схватившись за руки, подруги достигли леса, начинавшегося за шоссе. Здесь лило уже меньше, кроны деревьев шатром раскинулись над головами, сдерживая яростные потоки дождя. Тут по крайней мере можно было расслышать друг друга.

— Нам надо бы где-то укрыться… — Ксения пыталась выжать подол своей юбки, облепившей ей ноги, но быстро поняла, что затея эта бессмысленная…

— Можешь мне объяснить, что все это значит? Куда ты из дому сорвалась? И этот шум… — Вера сердилась на себя за свою душевную глухоту — ее подруга оказалась более чуткой, предугадав грозившую им опасность.

— О, Господи, ну, что ты пытаешь — откуда я знаю! — глухо бросила та каким-то придушенным голосом. И добавила, переведя дух. — Я будто приказ услыхала: немедленно уходить! Чтобы понять, что происходит, нужно хоть сколько-то времени, а у нас его не было. Не знаю я, что… Там беда! Мы успели — и это главное. Мы потом все узнаем. Но думаю — дома больше нет…

— Как нет? О, Господи! — Вера сжала ладонями лицо Ксении, казавшееся детским без обычной пушистой рамки рыжих волос — мокрые потемневшие пряди прилипли к коже.

— Послушай… — Вера грела руки подруги в своих — они дрожали от холода. — Нам надо поскорее в тепло, ты вся дрожишь. Может, обратно на шоссе и проголосуем?

— А потом куда?

— Ну, не знаю… В Москву!

— А Ветка? Алеша?

— Да не пропадут они! Сейчас тебя надо спасать!

— Спасать-спасать… Ох! — Ксения внезапно присела, и лицо ее исказила гримаса боли.

— Что, милая, что?! Неужели?..

Вера боялась поверить, но сомнений быть не могло — у Ксении начинались роды!

…Они никак не могли оторваться — лежали и целовались, и душный запах цветущих трав вплетался в привкус их поцелуев, словно дурман приворотного зелья.

Но Ветке с Алешей не нужен был никакой приворот: с торопливостью юности они стремились к любви каждой клеточкой естества, внезапно ощутившего способность радоваться, оживать… Прежде замкнутые и одинокие, они прорвались друг к другу, отбросив игры кокетства, ложный стыд и теперь наслаждались неведомым чувством родства.

Да, наконец они вырвались на свободу! И ее полнота и внезапность была так велика, что на какое-то время оглушила их, приникших друг к другу, лишив способности думать, соображать — она насыщала их ровным звенящим гудением жизни, одним махом повернувшей для них колесо судьбы и вознесшей над пропастью.

Они оба признались, что предчувствовали этим летом одно: каждый по-своему ощущал неумолимое приближение катастрофы, каждого как будто влекло к чему-то необъяснимо-пугающему, похожему на неприметный с виду, но мощный водоворот, в который затягивает теченье реки, и преграды этому нет…

Оба таили в себе это предчувствие и все больше замыкались в себе, пытаясь обрести точку опоры. Беду отвела любовь. Она вырвала из подступавшего хаоса и вновь возвращала к жизни.

Они лежали в разогретой траве, оглушенные стрекотаньем кузнечиков, и глядели друг другу в глаза, находя в них блеск всех сокровищ мира. Время от времени кто-то задавал другому едва слышный вопрос и различал в ответ легкий шелест — губы шептали ответ и вновь умолкали. И эти двое вновь погружались в созерцанье друг друга — мир был самим совершенством, а они — центром Вселенной и ничто не могло нарушить эту гармонию — ни отдаленное ворчанье грозы, ни низкий свинцовый фронт буревых облаков, идущий с востока…

Конечно, они не перешли последний предел, конечно же нет… и не потому что чего-то боялись! Просто оба слишком долго пребывали в состоянии, близком к анестезии: оба сознательно тормозили, морозили свои чувства, и теперь ощущали, как заморозка отходит… Было немножко больно, но эта боль говорила о возвращении к жизни.

Да, прежде оба жили, скорее, не чувствами, а раздумьями, и потому кровь должна была разгореться, прежде чем они испытают потребность нарушить последний запрет, мешающий до конца постичь чувственную природу любви. Эта вершина была для них впереди, да они и не очень стремились к ней. Им довольно было той теплоты, что рождалась в душе от одного взгляда, прикосновения…

Прямо над головами прогрохотало, и Веткины ресницы дрогнули от неожиданности. Алеша приподнялся в траве, оглядывая небосклон.

— Смотри-ка… К нам гроза приближается, скоро здесь будет. Надо бы к дому, а так не хочется!

Он снова кинулся на траву и прижался щекой к ее горячим, нагретым солнцем и землей волосам.

— Моя Вероника… Ника… Богиня победы! Ты — моя самая-самая! Навсегда…

— Ника… Пусть так и останется. Так и зови меня, хорошо?

И вновь травы запутались у них в волосах, а когда эти двое смогли оторваться друг от друга, над головами у них грохнуло так, что оба разом вскочили.

— Слушай, надо бежать! Сейчас хлынет.

— Леш, подожди… Смотри, холмик странный какой!

— Где?

— Да вот! У края полянки.

— Угу… Он как будто искусственный — смотри: ровный со всех сторон, округлый, правильный… Похоже, его тут специально насыпали.

— Интересно, а для чего?

— Ну, не знаю… Ой, а вот еще — погляди! Только гораздо ниже.

— Да, и форма совсем другая — вытянутая в длину.

— Странные какие-то холмики. Слушай пойдем-ка отсюда!

— Ой, Лешенька, тут родник! Колодец… Иди сюда! Попробуй какая вода — всю жизнь пила бы!

— Ага, вкусная!

Он пил из ее ладоней, подставленных ковшиком, вода была ледяная, с особым привкусом чистоты. Алеша пил с такой жадностью, как будто набрел на оазис в пустыне, и Ветка с внезапной серьезностью черпала и черпала водицу и подносила ладони к его губам. Она поила его с такой заботой и щедростью, точно все в этот миг — и солнечный свет, и вода родника — принадлежало ей, а она — жрица священного храма — приобщала неофита к святым дарам, свершая ритуал посвящения…

— Ну вот, хорошо! — она удовлетворенно кивнула, как, будто закончила важную и сложную работу и теперь можно отдохнуть с сознанием выполненного долга.

— Куда нам теперь? — над ними уже грохотало вовсю, день померк, лес тревожно шумел, стелясь над землей под порывами ветра.

— Слушай, а где это мы? Я как-то не очень себе представляю… — Ветка, с испугом поглядывая на небо, зябко поежилась.

— Да, вроде шли вдоль шоссе, потом вглубь… Мне казалось, мы вот-вот должны выйти к тропинке, которая соединяет бетонку со Свердловкой. Надень-ка пока… — он накинул ей на плечи свою джинсовую куртку.

— Странно… Кажется, все эти места наизусть знаю. Сколько мы тут с мамой ходили, потом с Машкой, с тобой… А это место совсем незнакомое.