— Не знаю, как вас приветствовать — не имею чести быть с вами знакомой… — начала с порога напористая валькирия, резким жестом откидывая с плеч пряди крашеных бронзовеюще-ярких волос. Под цвет волос был и ее густой ровный загар — его оттенок свидетельствовал о заморском происхождении.

— Вы, я думаю, уже поняли, кто я. Да, — кивнула она головой, — я Машина мама! Ирина Степановна!

Она оглядела комнату победным взором и, открыв свою сумочку, принялась рыться в ней. Ее пальцы, сверкавшие яркими гранями разноцветных камней в золотой оправе, нервно рвали и дергали содержимое сумочки.

— Вот, думаю, этого хватит! — наконец отыскав желаемое, она швырнула на стол пять измятых стодолларовых купюр. Одна бумажка замерла на краю, качнулась и спикировала на пол. — Так сказать, за стол и кров. Не думаю, что вам мало покажется, учитывая ваши, мягко говоря, не блестящие условия…

Она снова обвела всех присутствующих презрительным взором, ожидая, по-видимому, какой-то реакции. Но никто не проронил ни слова — все молчали, только видно было, как Алеша сжимал и разжимал кулаки, спрятанные в карманах, а Веточка вся напряглась, готовая то ли крикнуть что-то, то ли расплакаться.

— Не знаю, как моя дочь оказалась у вас и что вы за люди, — да меня это мало интересует. За это безобразие мне Сергей Алексеевич ответит! А вы скажите спасибо, что не стану уголовного дела против вас возбуждать — вы ведь у меня дочь украли! Так и знайте — это воровством называется. И имейте в виду — я еще у Машки узнаю, чему вы ее тут научили… И если что… — она не договорила, только угрожающе дернула головой. — Бандиты, честное слово!

— Это вы бандитка! — не выдержав, крикнула Ветка хриплым голосом. — Как вам не стыдно… бить!

— Ветка! — Вера стала за спиной дочери и притянула к себе за худенькие вздрагивающие плечики.

— А вот это не твое собачье дело… соплячка! — шагнув к Ветке, выдохнула ей в лицо крашеная валькирия. — И подумать только: моя дочь среди таких… — она обвела сидящих мечущим молнии взором, — драных кошек! — Она круто развернулась, но нога подвернулась на высоком каблуке, и разъяренная женщина, едва не упав, пошатнулась, клюнула носом дверной косяк и, чертыхнувшись, сбежала с крыльца, бросив через плечо:

— Ее вещи возьмете себе «на чай»!

После ее ухода какое-то время в комнате сохранялось тягостное молчание. Только Ксения, нагнувшись с усилием, подняла с пола упавшую бумажку и, присоединив ее к остальным, подала Алеше, кивком указывая на стоявшую у ворот машину.

Он и без слов все понял — опрометью скатился с крыльца и бегом помчался к машине. Вернулся через пару минут, вытирая руки о потертую ткань своих джинсов.

— Все! Отдал.

Ксения благодарно пожала ему руку повыше локтя.

Минут через пять из-за дома показалась плачущая навзрыд Манюня, которую гнала, толкая в спину перед собой, изрыгающая гневные тирады мамаша. Рванула заднюю дверцу, впихнула туда девчонку… Дверца захлопнулась. Мотор приглушенно заурчал. Колеса пробуксовали на мягкой земле, машина дернула задом, тронулась…

Все, уехали!

— О, Господи! — только и смогла повторить помертвевшая Ксения.

Верины губы дрожали. Ветка, убежав в комнату, вся в слезах упала на кровать. Алеша рванулся за ней, но обернулся, без слов — одним взглядом — спрашивая у Веры: можно? Та с улыбкой кивнула: да, можно… Он вошел к Ветке и затворил за собой дверь.

— Ну вот, мы с тобой кошки драные! — Вера присела возле подруги на корточки, положив голову ей на колени.

Она пыталась шутить, смыть с души грязь, которую занесла в их дом Машкина мама.

И Ксения кивала ей в лад, криво, потерянно улыбалась и терла глаза. Машка, милая златовласка… Как теперь без нее?

— Мы найдем Машку в Москве… Обязательно! Слышишь? — говорила Вера, пряча у нее в коленях убитое лицо. — Мы будем вместе. Веришь ты мне?

— Да, — слабо обронила Ксения. — Может быть…

— Но иначе не может быть, Ксенечка, родненькая моя! Мы же все стали родные за эти дни. Родные и близкие. А эта… разве она ей — мать?

— В том-то и дело, что мать, — Ксения осторожно высвободилась. — И вот этого — не исправишь! И никто ничего тут сделать не может. Ладно, знаешь что? Давай-ка чай пить. Зови ребят.

Но Вера приложила палец к губам, указывая на прикрытую дверь в Веткину комнату.

— Пусть они… Не будем их трогать.

После обеда горизонт затянула мрачная свинцовая синева. Вдали погромыхивал гром, а у них над рекой еще по-прежнему пылало и парило. Предгрозовая духота только усиливала тягостное ощущение, оставшееся после недавней отвратительной сцены.

— Скорей бы уж дождь! — вздыхала Вера, и страдальчески морщилась, выходя на веранду и поглядывая на небо.

Ксения с головой окунулась в Верин роман. Она давно мечтала заглянуть в него хоть краешком глаза, но тайком не хотела: даже Ветке не велено было к нему прикасаться.

Но вот роман окончен и запрет снят. Вера нервничала — первый читатель перелистывал страницы рукописи, в которую она душу вложила…

Как-то Ксения воспримет роман, какой он — живой или мертвый? Вера места себе не находила.

Минут через двадцать после отъезда Манюни показались Алеша с Веточкой. Девочку было не узнать: глаза ее словно бы вдруг прозрели и будто вместили весь мир — такое блаженство сияло в них. Достаточно было взглянуть на обоих, чтобы признать классическую картину первой влюбленности.

Вера улыбнулась им, пряча грусть. Вот и Веткино детство кончилось. Впереди взрослые беды и редкие радости. Хотя, почему редкие? Как знать…

Пряча улыбку и смущенно потупившись, они попросились прогуляться до ужина. Думали навестить Алешину маму, а потом немного пройтись по Свердловке.

— Мы еще в Леониху хотели зайти, — добавила Ветка.

— Что ж, прогуляйтесь, милые! — Вера с трудом удержалась от слез. Голос невольно дрогнул.

«Что-то я в какую-то плаксу сопливую превращаюсь, — подумала, рассердясь. — Ладно. Главное, кончен роман! Выложилась, конечно, он всю силушку выпил, значит, живой, если всю меня взял без остатка. Теперь только книжки читать, гулять… Хорошо!»

Она запрокинула голову, потянулась и рассмеялась. Сходящие с крыльца Ветка с Алешей обернулись, недоуменно на нее глядя. Вера помахала им вслед, а когда эти двое, взявшись за руки, пошли по дорожке, трижды перекрестила удалявшиеся фигурки.

И все же не выдержала — разревелась…

«Только бы у них все было хорошо, Алеша славный… Правда, зеленые ведь совсем! А, что толку загадывать — жизнь покажет. Теперь твое дело, мать, небольшое — ночами не спать — волноваться… Нет, дудки, — улыбнулась она. — Не стану мамашей-наседкой! У меня свое дело есть. Вот только… удалось ли мне хоть отчасти разгадать эту загадку: тайну Женни, тайну местности… поможет ли это нам? Какими мы выйдем из этой истории, из этого лета, живыми или мертвыми? Бывает, живет человек, а душа у него истлела. Ох, не надо об этом: мысль — она воплощается!»