— Что это? — Чибис смотрел опасливо.

— Я знаю, — Ксения вскочила. — Это оно, облако… Смотрите, вон же… — она вглядывалась в рассеченное небо, зажимая варежкой рот. — Вставай, вставай, — тянула Чибиса. — Мы тоже… туда… должны…

Два луча, сойдясь в перекрестье, двигались к Исаакиевскому собору. Между ними стояло маленькое облако, словно пронзенное насквозь. Ангелы, державшие подступы к куполу, следили настороженно.

— Мы? Зачем?.. — Чибис смотрел в небо. Маленькое облако вспыхивало, занимаясь по контуру.

— Это… Там… Вы… просто не знаете. Это — лучи. Звезда… — Ксения махнула рукой и побежала к Собору. Ее душа дрожала от счастья: всё собралось и сомкнулось. Сбылось, как в старинной книге: звезда, взошедшая во дни царя Ирода, встала над местом. Те, кто дошел, могли пасть к ее ногам и принести ей золото, ладан и смирну, пахнувшую керосином…

Боль, родившаяся внизу живота, росла пульсирующими толчками. По белому насту, гулкому, как железная крыша, Инна шла к колоннаде: «Звезда… Это — Звезда…»

ВЕЛИ, ЧТОБЫ Я…

Багровые лепестки хрустели в основаниях. Снежное марево, полог огромной колыбели, качалось, укрывая площадь.

«Это он… он… Иисус», — ангел, сидящий над пустой могилой, забормотал чужим Ксеньиным голосом.

Уходя за край сознания, башня выпускала звездные грани — два сбереженных лепестка. Сознание, дрожавшее между сном и явью, теряло свои собственные слова.

ВЕЛИ… ЧТОБЫ… ОНО… ЧТОБЫ ОН… ДОЛЕТЕЛ…

Башня усмехнулась, обещая выполнить просьбу, вывернув ее наизнанку, — так, как привыкла выполнять все сокровенные желания, пришедшие из глубины веков.

— Под руки, под руки… Ой! Держи, держи…

Иннины пальцы были мокрыми. Глаза, заведенные под веки, дрожали чем-то белым. Скулы очерчивались неживой остротой.

— Мама… — прошептал Чибис.

— Что? — зубы стукнули. Ксения взялась за подбородок, сдерживая невыносимый стук. — Надо что-то… Ты должен… должен…

Чибис опустился на снег, подполз и ухватил за ноги:

— Не могу… Я не могу… Очень… тяжело.

Иннино пальто завернулось и вздернулось. На пустом месте, с которого ее стянули, чернело пятно.

— Что? Что это? — он спрашивал, не понимая.

Ксения сунула руку и нащупала мокроту.

— Где здесь больница? — она разглядывала свои пальцы.

— Там, — он мотнул головой. — На той стороне…

— Надо машину, — зубы не посмели стукнуть. — Вставай, выходи на дорогу.

Чибис выступил за кромку и пошел по слюдяной полосе.

Серая «Волга» замерла, взвизгнув тормозами. Водитель распахнул дверцу.

— Там… она… у нее сильно… кровь…

Водитель медлил, словно раздумывая.

— У меня есть… Рубль, — Чибис шарил в кармане.

Водитель перебил, не дослушав:

— Давай-ка вместе, с обеих сторон.

Огибая Александровский сад, серая «Волга» летела к Неве.

— Сейчас свернем. По набережной, — водитель обращался к Чибису. — На, — он вытянул из щитка черную луковицу, — прижми и дуй.

Чибис прижал и дунул. Попутная машина шарахнулась, освобождая дорогу. В громком шипении, как в непроницаемом облаке, серая «Волга» летела туда, где умерла его мать. Не отводя от губ шипящей луковки, Чибис перегнулся через сиденье и заглянул в Иннино лицо. Оно было безжизненным и чистым, как бумажный лист.

Я ненавижу Великие города. Игралища, арены истории. Переезжая по необходимости, всегда выбирал самые невзрачные: центральная улица, застроенная трехэтажными домиками, стандартный набор кафе и магазинов, непременный «Макдоналдс» — лишь бы не все эти статуи, химеры, грифоны, римские воины, безжизненные ангельские лики. Колеся по Европе, объезжал их кольцевыми дорогами, благо, в наши дни это возможно.

У маленьких городов своя история, но чтобы к ней приобщиться, надо пустить корни, завести знакомства. Старожилы, в чьей памяти осталось прошлое, должны признать вас своим. Анахорет вроде меня не имеет ни малейшего шанса — в лучшем случае с ним просто здороваются, а он кивает в ответ.

Прежде чем снять квартиру, я внимательно обхожу окрестные кварталы, чтобы исключить любые случайности — какой-нибудь фонтанчик, украшенный ангельской головкой, или барельеф на фасаде. Потом, вселившись, стараюсь не думать об этом, отрешиться от прежней жизни, но моей решимости хватает до следующего переезда, когда, припарковав машину перед табличкой с адресом, указанном в бумагах, я углубляюсь в боковые улочки, чтобы удостовериться: огонь, пылавший под этим тиглем, давным-давно прогорел. В этом горшке, предназначенном для высушивания, плавления или обжига, не осталось веществ, обладающих безумными свойствами.

За окном серенькое утро. Те, кто спал, в этот час просыпаются, встают под душ, распахивают дверцы холодильников, поторапливают детей. Через час их дети сбегут по ступенькам, чтобы напоследок обернуться и махнуть рукой родителям, глядящим из окна. А вечером все возвратятся домой, и круг ежедневных забот замкнется семейным ужином, который исчезнет из памяти, влившись в круговорот дней…

Мы сидели в холодном и гулком вестибюле, надеясь, что кто-нибудь спустится и скажет: не бойтесь, всё обошлось. Но к нам вышла дежурная сестра и спросила номер ее телефона, а Ксения сказала: я знаю только адрес, они недавно переехали, телефона нет. Медсестра дала мне что-то, завернутое в бумагу. Я не разворачивал, просто положил в карман. А потом сказала: «Внематочная. Поздно, идите домой». Больше она ничего не сказала, а мы не решились спросить.