Еще одну попытку опробовать свое перо Вильгельм предпринял в сотрудничестве со своим любимым драматургом, уроженцем Рейнской области, католиком Йозефом Лауффом. Тот ворвался в его жизнь 16 мая 1897 года, когда кайзер посетил спектакль по его пьесе «Бургграф». Речь там шла о правлении одного из Гогенцоллернов в Нюрнберге. Молодой автор правильно определился с сюжетом. После «Бургграфа» каждой новой его пьесе было обеспечено благосклонное одобрение кайзера — и тем самым включение в обязательный репертуар. Три месяца спустя после первого представления «Песни Эгиру» Альфред Керр отметил: «Может показаться странным, но такова ситуация в Германии: вся судьба художника или его творения зависит от того, проявлен ли к ним интерес со стороны кайзера или же нет».

Вильгельм заявлял о своем пристрастии к Гете и Клейсту; последний, вероятно, нравился ему тем, что воспел пруссачество в «Принце фон Хомбурге». Порой кайзер пытался дирижировать оркестром. Музыка, архитектура и скульптура особенно его увлекали. Как-то в присутствии кайзера военный оркестр начал «Фуникули, фуникула»; Вильгельм сделал протестующий знак рукой, вырвал у дирижера палочку и стал показывать, как это исполняют в Италии. До Бега его любимым скульптором был Вальтер Шотт, изваявший в стиле неорококо светильники в виде человеческих фигур для парка Сан-Суси и изящные скамейки вдоль Зигесаллее (некоторые сохранились до наших дней). Он продолжал покровительствовать художнику-маринисту Карлу Зальцману. Эстетические вкусы кайзера развивались под сильным влиянием Эйленбурга. Известно, что в начале ноября 1894 года Эйленбург думал, не стоит ли ему занять пост министра двора, чтобы иметь возможность создать салон, где кайзер общался бы с выдающимися деятелями искусства, науки и политики.

Политика, впрочем, властно вторгалась в жизнь; музыкально-литературные экзерсисы не могли отдалить неумолимой развязки. Каприви был срочно вызван во дворец. Он прибыл, когда кайзер заканчивал обед. Выйдя из своего кабинета в приемную, где его ждал канцлер, он вытер губы салфеткой и сухо сообщил, что ждет от него прошения об отставке. Каприви уже несколько месяцев ожидал этого момента, но все равно испытал шок. По его словам, «в тот день я ожидал всего, чего угодно, только не отставки». Двумя днями позже из Франкфурта в Потсдам был вызван Гогенлоэ, который знал об отставке Каприви и прусского министра внутренних дел Бото Эйленбурга. 28-го он дал свое согласие стать канцлером. Ему тогда было семьдесят пять лет.

Преемником Каприви на посту канцлера Германии стал Гогенлоэ, «дядя Хлодвиг». Бывший министр-президент Баварии и вице-король Эльзас-Лотарингии был опытным государственным деятелем. Он приходился дядей супруге кайзера, Доне, и имел родственные связи с королевской семьей Британии. Вильгельм предложил «дяде Хлодвигу» обращаться к себе на ты, но тот отклонил лестное предложение, напомнив Вильгельму афоризм «у королей нет родственников». Родные братья Гогенлоэ были людьми известными — один заседал в прусской палате господ, второй был кардиналом, третий служил при венском дворе. По мнению Вильгельма, их репутация поможет обеспечить канцлеру всеобщее уважение и необходимый авторитет. Эйленбург, вероятно, не возражал против выбора кайзера, однако инициатива его выдвижения принадлежала не ему, а дяде Вильгельма, великому герцогу Баденскому. Герцог имел возможность с близкого расстояния наблюдать, как «дядя Хлодвиг» управляет новообретенными территориями рейха по ту сторону Рейна, и ему нравилось, что правление вице-короля было не жестким, но твердым. Со своей стороны Гогенлоэ не испытывал особо теплых чувств к Эйленбургу, говорил, что у любимца кайзера «холодный взгляд змеи». Он порой выражал недовольство тем, что все важные государственные решения приходилось согласовывать с венским посольством, которое возглавлял Фили. 19 мая 1896 года он не смог сдержать своих чувств: «Я не делопроизводитель в ведомстве канцлера, я сам рейхсканцлер! Я должен знать, за что я отвечаю!» Что поделать — при Каприви пост канцлера в значительной мере потерял свой прежний ореол.

Многие считали выбор, павший на Гогенлоэ, странным. В списке наиболее вероятных кандидатов на канцлерство фигурировали Вальдерзее (в который раз!) и военный министр Бронзарт фон Шеллендорф. Реакционеры по-прежнему предпочитали кузена Фили — Бото Эйленбурга. Предшественники Гогенлоэ были мужчины солидные, высокого роста — по сравнению с ними он казался карликом. Непрезентабельность внешности усиливала искривленная шея — голова канцлера была наклонена набок.

Вальдерзее получил еще один удар: не получив пост канцлера, он надеялся, что прежняя должность удачливого конкурента перейдет к нему, но новым вице-королем Эльзас-Лотарингии стал другой представитель того же клана — принц Гогенлоэ-Лангенбург. В качестве утешения Вальдерзее наградили долгожданным орденом Черного орла.

Новый кабинет отразил изменения во внутренней политике страны — юнкеры были изгнаны с ключевых постов. «Канцлер и министр-президент Пруссии — баварец и католик, министр иностранных дел — протестант Ротенхан, статс-секретарь Маршалль фон Биберштейн — из Бадена, вюртембержец Гогенлоэ-Лангенбург на посту вице-короля — какой афронт для твердолобых пруссаков!» — отмечала баронесса фон Шпитцемберг, сама уроженка Вюртемберга. Правда, юнкерский блок имел своего человека на посту министра внутренних дел: Эрнст фон Келлер был отъявленный реакционер школы Бото Эйленбурга и пользовался благосклонностью Вильгельма.

Назначение Гогенлоэ стало в каком-то смысле плодом компромисса между двумя приближенными кайзера. У Эйленбурга и Гольштейна к этому времени уже наметились серьезные разногласия. Последний считал, что необходимо каким-то образом нейтрализовать стремления Вильгельма к единоличному правлению. Ради этого он готов был даже намеренно создавать монарху проблемы, которые самостоятельно разрешить Вильгельм бы не смог. Вильгельма надо было принудить — даже путем шантажа — к отказу от режима личной власти, считал Гольштейн. На этой основе возникло тайное сотрудничество между Гольштейном и журналистом Максимилианом Гарденом — на первый взгляд нечто довольно неестественное.

Каприви не устраивал Гольштейна именно потому, что он был слишком слаб, чтобы служить противовесом кайзеру. Его правление получило нелестную характеристику «оперетки», а позднее, в 1898 году, вошла в обращение формула: «Каприви просто занимал кабинет канцлера, а настоящим канцлером был сам кайзер». Гогенлоэ, по расчетам Гольштейна, не должен был стать марионеткой в руках Вильгельма. Иначе либо вернется Бисмарк и установит свою диктатуру, либо дело пойдет к ликвидации монархии и созданию республики. Эти мысли он довольно откровенно излагал в письмах к Эйленбургу. Тот, однако, придерживался прямо противоположной точки зрения. В одном из ответных посланий Гольштейну он писал: