В стране назревал конфликт с католиками. Граф Гомпеш, светский лидер католической партии, внес совсем незначительную сумму в фонд, предназначенный для строительства национального мемориала в честь Вильгельма I. Кайзер обиделся и не нашел ничего лучшего, как публично заявить: «Если этот парень когда-нибудь осмелится появиться при дворе, я спущу его с лестницы». Это был досадный промах, шедший вразрез с официальной политикой примирения с католиками, которые после опыта «культуркампфа» требовали к себе особенно осторожного отношения. Грубый выпад Вильгельма против политика-католика трудно объяснить — кайзер питал очевидные, правда не афишируемые, симпатии к некоторым элементам католического культа — в частности, к характерному для него пышному церемониалу. (Вильгельм не менее трех раз совершил паломничество к папе римскому.)

Были и другие признаки изменения отношения к католикам, отражающие стремление покончить с их статусом подданных второго сорта. При канцлере Бюлове иезуитам было позволено возобновить свою деятельность в Германии, а еще раньше Вильгельм взял под личное покровительство монахов-бенедиктинцев; их монастырю в Мариа-Лаах он подарил новый роскошный алтарь. Естественно, он рассчитывал на взаимность. Послушникам монастыря в Бейроне он прямо заявил: «Я ожидаю от вас, чтобы вы поддерживали меня и мои усилия по поддержанию религиозных чувств в народе, чтобы вы сами воспитывали в своей пастве чувства уважения к трону и алтарю. Только таким путем мы добьемся того, что в наши бурные дни Христос защитит троны властителей-христиан».

В феврале выступление Вильгельма в ландтаге Бранденбурга вновь вызвало всеобщие пересуды. Там он пустился в рассуждения о высоком чувстве долга, которым неизменно руководствовались Гогенцоллерны на протяжении тех пяти веков, когда они властвовали в маркграфстве. В марте пошли слухи, что кайзер опасно занемог и скоро будет установлено регентство.

Конец месяца Вильгельм с Эйленбургом, послом в Вене, провели на хорватском побережье в Опатии (или, по-итальянски, Аббации). Атмосферу расслабленного безделья не смог омрачить даже кратковременный визит императора Франца Иосифа. Друзья играли в теннис, пили пиво и почти не говорили о политике. Впрочем, Эйленбург открыл для себя новые возможности оказания влияния на кайзера. По его собственным словам, «он позволяет мне высказать ему что-то о политике именно потому, что я играю с ним в теннис — между подачами и во время перерывов мне удается внушить ему некоторые полезные вещи, решить некоторые трудные вопросы — особенно если у него хорошее настроение; словом — спорт ради родины и короля! Безумный мир!». Теннис стал новым увлечением кайзера — зимой он играл на закрытом корте в Моабите; в 1895 году для него был построен новый — ближе к дворцу, в Монбижо, на противоположном берегу Шпрее.

После Опатии неразлучная пара отправилась в Венецию, где заняла резиденцию в палаццо Реале. Король Италии принял их в здании Новых Прокураций. Эйленбургу запомнилось зрелище двух монархов с сигаретами в зубах, смиренно ожидающих обеда. К ним присоединился германский посол в Италии и будущий канцлер Германии Бернхард Бюлов. После обеда прошлись вдоль набережной Скиавони, немецкие гости с отвращением говорили о поджидающих их в Берлине дрязгах: «Непереносимо — как будто лающий бульдог несется на нас». Утешением были восторги итальянской толпы. Гондолу, в которой находились оба монарха, приветствовали криками: «Эвива! Экко, императоре!»

Предчувствия не обманули. 29 апреля на немецком книжном рынке появилось произведение бременского историка Людвига Квидде «Калигула». Если раньше у Вильгельма могли быть какие-то иллюзии насчет своей популярности, отныне они были раз и навсегда развеяны. Автор, ставший в Веймарской республике депутатом рейхстага и лауреатом Нобелевской премии мира за 1927 год, проводил прозрачные параллели между императорским Римом и кайзеровской Германией. Достаточно было прочесть такие строки: «Калигула был очень молодым, незрелым юношей, когда судьба неожиданно возвела его на трон. Темны и мрачны были обстоятельства, окружавшие его приход к власти». Вначале он пользовался популярностью, но вскоре все изменилось: «Общей характеристикой его действий была нервная спешка; он беспрестанно метался от одной идеи к другой, порой противореча сам себе и проявляя при этом порочную склонность к единоличным решениям».

Естественно, в образе Агриппины все узнавали вдову Фрица Викки, а в образе несчастного министра Макро — Бисмарка. Когда Квидде писал о приступах безумия у римского императора, о «мегаломании, доходящей до самообожествления», о его «приверженности роскоши и развлечениям», использовании «очень сомнительных средств для пополнения своей казны и оплаты своих долгов», читателю и думать не приходилось, чтобы найти параллель в современном мире. Историк язвительно отмечал страсть Калигулы к возведению все новых и новых дворцов: «Эта строительная мания сочеталась у него со страстью к разрушению. Здания, которые заслуживали того, чтобы их сохранить в их нынешнем виде, сносились или переделывались до неузнаваемости безо всяких к тому оснований». Писал Квидде и об увлечении римского императора бессмысленными армейскими маневрами и его болезненной, выходящей за всякие разумные пределы любви к морю. Неясно было только, о ком шла речь, когда упоминался эпизод с конем, которого Калигула возвел в сенаторы, — уж не о Каприви ли?

«Калигула» имел огромный успех: за короткое время было распродано 150 тысяч экземпляров, книга выдержала несколько изданий. Вальдерзее дал свой комментарий: «Аналогии поистине потрясают, но не хотелось бы верить, что для нашего кайзера все кончится так печально». К концу жизни оптимизма у него поубавилось. Как обычно, генерал объяснил все плохой наследственностью: виной всему Гвельфы-Кобурги, еретические идеи Альберта, которые мать привила сыну еще с колыбели…

Против Квидде было выдвинуто обвинение в «оскорблении величества», и он отсидел три месяца в заключении. Это была стандартная практика, применявшаяся в подобных случаях. Только в маленьком княжестве Рейсс провинившийся мог укрыться от ареста и последующей отправки в крепость. Впрочем, нельзя сказать, чтобы камеры там были забиты заключенными, как это имело место в обычных тюрьмах для уголовников. В 1895 году писатель Фридрих Вильгельм Ферстер получил три месяца тюрьмы за статью в журнале «Этише культур» («Этическая культура»), которые отсидел в крепости Вайксельмюнде близ Данцига. Там он обнаружил всего трех узников — учителя музыки, отозвавшегося о кайзере как о «зеленом юнце», редактора антисемитского журнала, высказавшего мнение, что кайзер попал в тенета еврейского заговора, и юриста-дуэлянта, застрелившего в ходе поединка своего соперника. Согласно одному из источников, «общий срок приговоров, ежегодно выносимых за оскорбительные высказывания по адресу кайзера, равнялся числу дней в году». Другими словами, 365 лет крепости в год на всех подданных рейха. Много это или мало?

Сам Вильгельм явно придерживался последнего мнения. Он неоднократно пытался ужесточить закон. Наказуемыми стали анекдоты с использованием имени кайзера, а также «покушения на честь и достоинство» его деда Вильгельма I. В ноябре 1898 года трое сотрудников журнала «Симплициссимус» были арестованы за юмористический комментарий по поводу помпезного палестинского турне кайзера. Супруга одного помещика из Померании, которая публично выразила желание, чтобы Вильгельм «поцеловал ей ножку», получила девять месяцев; проститутка, высказавшая подобное, но не столь невинное желание, отсидела четыре месяца. Депутат рейхстага Ойген Рихтер получил девять месяцев тюрьмы за выражение «старая свинья», которое он употребил не в адрес кайзера, а другого лица из окружения Вильгельма. Хедвиг Йеде был осужден на три месяца за то, что назвал «бредом» сочиненную Вильгельмом «Песнь Эгиру», причем кайзер счел приговор слишком мягким. Однако когда он узнал, что шестнадцатилетняя девочка, заявившая, что она мечтает провести ночь с кайзером, получила за это девять месяцев тюрьмы, Вильгельм добился, чтобы приговор был отменен.