Далее в этом письме Эйленбург излагал свою романтизированную теорию «промысла Господня»:

Гольштейн не был романтиком. В датированном 2 декабря письме он метко вскрыл слабое место в рассуждениях Эйленбурга:

Другими словами: Пруссия стала частью Германии, а в Германии — своя конституция, вовсе не прусская, хорошая или плохая, но своя.

5 декабря 1894 года состоялось торжественное открытие нового здания рейхстага. Первый камень в его фундамент был заложен Вильгельмом I в пасмурный июньский день десять лет назад. Его внук, едва взойдя на трон, начал вовсю вмешиваться в планы строительства здания, разработанные архитектором Валлотом. Вильгельм считал классический стиль, избранный зодчим, слишком пышным, он полагал, что здание в романо-германском стиле смотрелось бы лучше. В апреле 1893 года, во время встречи с группой немецких художников в Риме, он назвал проект Валлота «воплощением дурного вкуса». Вероятно, нелюбовь кайзера к самому институту парламента определила и соответствующую оценку архитектурных достоинств того здания, в котором он должен был заседать. Общественность проект одобрила, и Вильгельма за его эстетско-пренебрежительное отношение к творению Валлота стали сравнивать с баварским королем Людвигом II — сравнение не слишком лестное, учитывая историю умственного расстройства и самоубийства последнего.

Интересно, что церемония открытия рейхстага прошла не в самом новом здании, а в Рыцарском зале королевского дворца. Белый зал, в котором полагалось проводить мероприятия такого рода, был на ремонте: архитектор Ине занимался его переделкой в нечто более помпезное. Кайзер, в мундире гвардейца, говорил, не вставая с трона. Гогенлоэ и президент рейхстага Леветцов также были в военной форме. Вообще все было очень по-военному; как отмечала «Берлинер тагеблатт», депутаты в своих гражданских фраках казались здесь лишними. В своей речи кайзер ни словом не упомянул о недавних перестановках в правительстве, зато напомнил присутствующим о том, что новый рейх получил свое крещение на крови. Церемония длилась не более получаса.

Описывая в отправленном 9 декабря послании Эйленбургу открытие «имперского обезьянника», Вильгельм не смог удержаться от шпилек в адрес Валлота. Ему пришлось дать дворянский титул, и в результате архитектор «прямо-таки сиял от удовольствия. Он не отставал от меня ни на минуту. Видно, понял, что я не собираюсь дать ему по шляпе или что-нибудь такое… Я ему сказал, чтобы он проводил императрицу, которая застряла в дверях, не зная куда идти, и он был так рад такой чести! Рванул к ней, вопя: „По личному приказанию Его Величества!“ Смех, да и только!»

Примирение с Бисмарком оказалось недолговечным. Когда в конце года в Варцине скончалась Иоганна, а рейхстаг отказался посылать официальные соболезнования, Вильгельм направил экс-канцлеру личное послание, в котором заявлял, что монаршая семья и весь народ не разделяют позиции, занятой политиками. Ответ Бисмарка дышал морозным холодом: «Надеюсь, Ваше Величество соблаговолит принять покорное выражение моей благодарности за Ваше Высочайшее извещение, которым Ваше Величество обратило мое внимание на дотоле не известный мне недружественный акт со стороны моих политических противников, который таким образом превратился для меня в повод для радостного удовлетворения».

На международной сцене происходили изменения. В начале ноября 1894 года скончался русский царь Александр III. Несмотря на внешне близкие и даже дружественные отношения с покойным, Вильгельм не поехал на похороны. Возможно, он хорошо запомнил те нелицеприятные высказывания царя в его адрес, с которыми его познакомил мстительный Бисмарк. В германском МИДе придерживались мнения, что преемником Александра, слабохарактерным Николаем II, можно будет легко манипулировать. Так началась известная переписка между «Вилли» и «Никки». Начало ее было вполне невинным: на Рождество Вильгельм послал своему кузену альбом с фотоснимками военных парадов в Берлине.

Гогенлоэ между тем решил испробовать свой шарм на Бисмарке. С согласия Вильгельма он нанес ему визит во Фридрихсру. Это было 13 января 1895 года, меньше двух месяцев прошло со дня смерти Иоганны. Неизвестно, что подействовало на экс-канцлера — мысли о вечном или вкрадчивые манеры гостя, но он был на удивление мягок и благодушен. Перед обедом выпили несколько бокалов мозельвейна. Бисмарк жаловался на юнкеров: они ему завидуют, не могут простить, что он стал князем. Что касается Вильгельма, Бисмарк предупредил Гогенлоэ: «Мне всегда труднее всего было из-за неожиданных решений Его Величества». Младший сын Бисмарка, Вилли, вскоре получил почетный пост обер-президента в Кенигсберге.

Среди приближенных Вильгельма наметился раскол. Куно Мольтке, Август Эйленбург и Луканус образовали «прусский блок», поставив своей ближайшей задачей устранение «южанина» Маршалля фон Биберштейна с поста министра — он попал под подозрение в чрезмерном либерализме. Попутно они разжигали в кайзере издавна присущую ему неприязнь к католикам. Сам Вильгельм в это время носился с идеей ужесточения законодательства в отношении свободы слова. Именно тогда он придумал статью, карающую за «клевету» по адресу первого кайзера, своего деда Вильгельма I. Поддержку этой идеи он нашел только у министра внутренних дел Келлера, все прочие министры были против, причем наиболее активно выступили те, кто стремился по возможности ограничить вмешательство кайзера в политику, — Гольштейн, Маршалль фон Биберштейн и Бронзарт фон Шеллендорф. Речь зашла даже о коллективной отставке. Крайние позиции занимали лица из военного окружения кайзера. Они делали ставку на государственный переворот с целью роспуска парламента и создания нового кабинета. Гольштейн сумел на какое-то время отстоять Маршалля, но «дело Тауша» (о нем — чуть позднее) решило вопрос — ему на смену пришел Бюлов.

7 февраля Вильгельм отправил личное послание русскому царю. Кайзер, видимо, основательно переделал подготовленный Гольштейном проект — в окончательном варианте чувствуется стиль кайзера, вплоть до специфических ошибок в правописании. Характерен такой, например, пассаж: «Мой рейхстаг ведет себя отвратительно, шатается туда-сюда между социалистами, которых подначивают евреи, и католиками-ультрамонтанами; и те, и другие заслуживают одного — виселицы». Призыв, с которым он обращается к Николаю, очевиден: крепить принципы монархизма.

Эйленбург тем временем решил, что пора переходить от теоретических рассуждений о преимуществах режима личной власти к конкретным мерам. В конце февраля Вильгельм приехал в Вену — бледный после перенесенной простуды. Речь зашла о кандидатуре Бюлова на пост министра иностранных дел. Вильгельм был в восторге от предложения Эйленбурга: «Бернхард, да это же славный парень! Я его обожаю. Боже! Не то что этот предатель с юга! Как это будет здорово — иметь дело с человеком, который тебе предан душой и сердцем, который тебя понимает или хотя бы хочет понять!» Кидерлен-Вехтер отзывался о Бюлове резко: «скользкий как угорь», но, возможно, только потому, что сам хотел стать канцлером. Кайзер и Эйленбург обсудили и Хьюстона Стюарта Чемберлена, который женился на дочери Вагнера Еве, деве отнюдь не юного возраста, переселился в Вену и трудится над фундаментальным томом о расовом вопросе.