местам не было – то Тохтамыш придет, то ордынские князьки помельче, то рязанские князья начнут выяснять с московскими, кто в доме хозяин… И все грабят, деревни жгут, посевы конницей топчут, а татары с ногайцами еще и девок с ребятами в полон уводят и в Крыму продают.

В конце концов Золотая Орда развалилась, а рязанские князья вместе с мордовскими пошли под руку московских. Казалось бы… но нет. Это по берегам Шачи и Цны росли густые леса, полные дичи, ягод, грибов, дикого меда, пушнины и красивых славянских девушек, а юго-восточнее начинались бескрайние степи, тянувшиеся до низовьев Волги, Дона и до Крыма. И жили в этих степях кочевники, у которых из пушнины были только степные суслики с тушканчиками, а из грибов – только плесневые, которых они, в отсутствие микроскопов, даже и разглядеть толком не могли. Лошади, овцы и верблюды, которых разводили ногайцы, меда не давали, как их ни дои, а уж что касается красивых славянских девушек… Оставалось им только одно – набеги. Они и набегали с завидной регулярностью. В среднем в первой половине шестнадцатого века на один мирный год приходилось два года войны. С другой стороны, все больше русских, раньше живших к северу от Оки, стали переселяться на берега ее южных притоков. Разные это были люди – и беглые крестьяне, и солдаты, которым надоело служить, и те, по кому плакала тюрьма, и те, кому просто хотелось вольной жизни. Были и те, кого сюда посылало государство. Еще при дедушке Ивана Грозного, Иване Третьем, всем, кто изъявлял желание поселиться на этом фактически пограничном рубеже, давали бесплатно землю и налоговые льготы, а тех, кто не изъявлял желание, посылали в приграничные области в приказном порядке на вечное поселение вместе с женами и детьми. Особенно это касалось военных. Надо сказать, что не все военные даже и по приказу хотели ехать в те места. Этих велено было бить батогами и сажать в тюрьмы. Переселяли и помещиков вместе с крестьянами.

Конечно, плодородная земля, обилие грибов, ягод, рыбы в реках и дикого меда с диким воском в дуплах деревьев в какой-то мере переселенцам пилюлю подслащивали, но… собирать эти грибы, мед, ловить рыбу и пахать землю приходилось буквально в шлемах, кольчугах и с пищалями за спиной. Все это было страшно неудобно – и железные шлемы, от которых то и дело случались тепловые удары, и тяжеленные кольчуги, под которыми невозможно было ничего почесать не вооруженным до зубов пальцем, и пищали, которые могли запищать в самый неподходящий момент. Стали строить оборонительный рубеж, чтобы его обороной занимались специально обученные люди, называвшиеся стрельцами, пушкарями и казаками, а крестьяне, сняв с себя доспехи, могли пахать и сеять всласть хоть круглые сутки. Оборонительный рубеж представлял собой лесную засеку шириной не менее нескольких километров. Случалось и до трех десятков. Внутри засеки были и поваленные деревья, и заостренные колья в местах проходов, и лежащие в местах речных бродов на дне бревна, утыканные дубовыми гвоздями, а то и железными спицами. Тут не только конному, но и пешему пройти, а вернее, продраться сквозь засеку было практически невозможно. Тянулась эта Большая засечная черта, или полоса отчуждения, внутри которой нельзя было прокладывать не только дорог, но даже и тропинок, по южному рубежу Московского государства на расстоянии больше тысячи километров – от Козельска и почти до Нижнего. В черте были проделаны проходы, охранявшиеся небольшими сторожевыми крепостями.

На этом месте предыстория Шацка кончается и начинается история. В 1553 году в начале мая на участке шацкой засеки, тянувшейся на сто верст, в месте, которое называлось Шацкие ворота, по указу царя был построен город. Не просто так построен, а после опустошительного набега ногайцев на Старую Рязань в 1551 году. Дети боярские, которым было приказано построить город, сами выбирали подходящее для него место. Только одно условие было поставлено царем – не ближе четырех сотен верст от Москвы. То есть на передовой. Место для города, согласно Никоновской летописи, выбирали воеводы князь Дмитрий Семенович Шастунов и Степан Григорьев сын Сидоров, которым приглянулся высокий холм на левом берегу Шачи. Сам город строил дьяк и воевода Борис Иванович Сукин. Построили город быстро, буквально за несколько месяцев, и тут же передали его под начало назначенному на год воеводе князю Ивану Федоровичу Мезецкому.

Конечно, городом Шацк назвать было трудно – это была маленькая крепость, или город-острог, окруженный насыпным валом, на котором стоял двойной дубовый частокол. В промежуток между этими дубовыми стенами засыпали камни и землю. Срубили внутри крепости несколько изб и поставили церковь, освященную во имя Воскресения Христова. Еще вырыли ров, соединив его с Шачей, и в случае опасности пускали в него воду. Вот, собственно, и все. Если исключить ров и добавить «скривившуюся мельницу», то как раз будет похоже на Белогорскую крепость.

Тут нужно сказать несколько слов о том, почему город назвали Шацком. Понятное дело, потому, что река Шача, которая, кстати, в те времена называлась Шатей. Между прочим, и город назвали Шатском, и так он звался долго, даже не одно столетие, пока не переименовали его в Шацк. Река называлась Шатей вовсе не потому, что по ее берегам в древности жили шатии, а потому, что мордовское слово «шачимс» означает «хорошо уродиться». Маленькая Шатя, или Шача, конечно, уродилась, но не так хорошо, как Цна, в которую она впадает, а уж про Мокшу и Оку и говорить нечего. Есть еще одно мордовское слово «шаня», означающее благоприятное место, есть татарское слово «шат», означающее рукав реки, есть русский глагол «шататься», есть еще глагол «шацкать», то есть погонять лошадей, есть, наконец, татарское слово «шача», означающее чистую воду. Так или иначе откуда-то название реки и вслед за ней города произошло. Если все версии смешать, то получится, что хорошо уродилось в хорошем месте с чистой водой и лошадьми, которых постоянно погоняют. В смысле, шацкают.

Теперь на том месте, где был построен острог, стоят гранитный валун на облупившемся пьедестале с памятной табличкой и автовокзал. Точнее, автовокзал устроен в бывшем городском соборе, построенном еще при Елизавете Петровне и закрытом в тридцатых годах прошлого века. От собора, то есть от автовокзала, вниз к реке ведет улица, вымощенная еще в позапрошлом веке булыжником. При советской власти булыжную мостовую закатали в асфальт, но асфальт мостовая отторгла, он облез, и от него осталось лишь несколько заплаток, а булыжник проступил, как деревня, которую нельзя вывести из девушки. Впрочем, до асфальта