в придачу щедрую россыпь синяков, а иной раз – сломанные конечности и ребра. Как правило, больше уточнений не требовалось.

Начинать сразу, при первой встрече, с насилия по отношению к упрямцу или к кому-либо из его родственников, равно как наносить ущерб имуществу, категорически возбранялось: кодекс требовал сначала предупредить.

Этот жутковатый ритуал работал с точностью и слаженностью безупречного часового механизма – кстати, часовых дел мастера тоже, естественно, облагались данью, – пока не дал сбой, натолкнувшись на Кайенна.

Откуда он приехал в Кольруд и каким образом добыл сумму, потребную для покупки столь дорогого заведения, как «Ласточка», – сия тайна была покрыта густым мраком. Сам Кайенн никому об этом не рассказывал, а желающих полюбопытствовать не нашлось: с виду вежливый, улыбчивый и спокойный, новый хозяин «Ласточки» мог внезапно прийти в такую ярость, что человек, имевший несчастье рассердить его, потом долго трясся от страха, вспоминая тот день. Вдобавок он обладал чудовищной силой, в чем на собственном опыте убедился охранник «Ласточки», бывший тюремный надзиратель, здоровый как бык и потому при необходимости выполнявший обязанности вышибалы, который попался на глаза новому хозяину в тот момент, когда с видимым удовольствием хлебал вино из кожаной фляги.

Кайенн тотчас рассчитал его, заявив, что такие работники ему не нужны.

Уязвленный до глубины души вышибала решил, что если уж уходить, так громко хлопнув дверью, и, подогрев обиду новой порцией вина, полез на хозяина с кулаками. В результате был нещадно бит и целую неделю отлеживался дома, утешаясь мыслью, что к обидчику вот-вот нагрянут бравые ребята из Второго Семейства, и горько жалея, что не увидит его выражения лица в этот момент.

Но никто к Кайенну не нагрянул, потому что через час после того, как стонущего вышибалу увезли на лекарской повозке, у входа в «Ласточку» появился большой лист пергамента, приколоченный так высоко, чтобы его невозможно было сорвать, со следующим текстом, крупным и хорошо различимым:

«Я, Кайенн, новый владелец этой гостиницы, объявляю и довожу до сведения всех подлых проходимцев, именующих себя воровским братством: забудьте дорогу сюда, ни единого ронга с меня вы не получите. Я скорее прокляну себя и отрекусь от собственного имени, нежели отдам хоть одну монету, заработанную честным и нелегким трудом, в ваши грязные, загребущие ручонки. Потому предупреждаю (а знающие меня люди подтвердят, что в таких вопросах я не шучу): первого же ублюдка, который посмеет явиться ко мне с требованием уплаты так называемой дани, я собственноручно сварю в самом большом котле, который только сыщется в „Ласточке“. Живьем и на медленном огне. Если явятся несколько ублюдков, им повезет больше: я убью их сразу, за исключением того, кого выберу, чтобы сначала оглушить, а уже потом связать и засунуть в котел.

Я предупредил – вы прочитали».

Тан Кристоф по праву считал себя человеком опытным, много повидавшим и – без хвастовства! – весьма умным. Но, узнав об этом объявлении, которое жарко обсуждал весь Кольруд, он впал в долгие и нелегкие раздумья, ибо создавшаяся ситуация грозила совершенно непредсказуемыми последствиями.

Проще всего, конечно, было решить, что хозяин гостиницы всего лишь берет на испуг, блефует, как игрок, изображающий, что у него на руках сильные карты…

Ну, а если это всерьез?! Если в самом деле сварит, наплевав на последствия для самого себя и своей девчонки?!

Его ребята далеко не трусы. И многие не раз смотрели смерти в лицо, ходя по самому краю пропасти: тот, кто занялся ремеслом вора и разбойника, всегда должен быть готов к худшему… Но все-таки в самой тяжелой передряге есть надежда уцелеть! А если ее не будет, если заранее знаешь: тебя посылают на верную гибель, без единого шанса на спасение? Да еще на такую гибель, которая может привидеться только в кошмарном сне?

Что, если тот, кому прикажут пойти к Кайенну, струсит и откажется? Мол, и тут смерть – и там смерть, но свои хоть прикончат быстро, без лишних мучений, а вариться в котле… тьфу, какая мерзость! Если же вслед за ним откажутся и другие – это уже будет похоже на погребальный звон. Не только по его Семейству, но и по всему кодексу воровской чести, по устоям, на которых зиждется их ремесло! Святые угодники, что же делать?..

Покарать первого отказавшегося с такой свирепой беспощадностью, чтобы угрозы хозяина «Ласточки» пугали меньше гнева главы Семейства? Но это просто ни в какие ворота не лезет… Он никогда не страдал излишним гуманизмом, однако всему есть предел! Разбойник вовсе не обязательно должен быть изувером.

Послать к Кайенну для предупреждения сразу целый десяток? Сраму не оберешься, на следующий же день весь Кольруд будет корчиться от смеха: глядите, угрозы-то подействовали, глава Семейства перепугался до мокрых штанов… А тех, над кем начинают смеяться, перестают бояться – это он знал твердо.

Махнуть рукой на кодекс и без долгих разговоров прикончить дерзкого упрямца? Или, проявив милосердие, сначала только покалечить, а доченьку лишить невинности у него на глазах? Но можно ли замахиваться на правила, освященные временем, и как потом требовать соблюдения кодекса от других?!

Советник, призванный на помощь, признался, что ничего путного не приходит в голову. Волей-неволей пришлось тану Кристофу отправиться к единственному человеку, которого он безоговорочно ставил выше себя, – к главе Первого Семейства.

И Джервис оказался достойным своего звания. Он коротко и убедительно объяснил, что в Империи, как и во всяком ином государстве, наряду с героями, трусами, талантами и бездарностями должны быть чудаки. Не сумасшедшие в строгом смысле этого слова, а именно чудаки: странные, непонятные люди не от мира сего, поступки и мысли которых непредсказуемы и не поддаются никакому здравому истолкованию.

– Так вот, надо сделать вид, что этот самый Кайенн и есть чудак. Или, как выразились бы ученые мужи, эксцентричная личность… Строго между нами, друг мой: точно такими же были, по моему глубокому убеждению, и все святые! Это не кощунство, упаси боги, а всего лишь констатация факта.

– Ну, может быть… – озадаченно прогудел Кристоф. – А нам-то какая в этом радость?

– Самая прямая, почтенный Второй! Чудак – он вроде нормальный, а вроде бы и нет. Что с него взять? Поэтому чудаку много прощается, такого обидеть – великий грех, вроде как блаженного.

– Так что вы предлагаете, Первый?

– Оставить его в покое, а по всему городу объявить: мол, в виде исключения прощаем эту дерзость, с ненормальных нам ничего не надо, боги и так его уже покарали, сделав не таким, как все!

– Однако!..

– Честное слово, это будет лучше всего. Конечно, жаль терять доходы