но с которым мирится. Хотя, конечно, в большей степени она старается для Людовика и себя, видя в себе олицетворение божества-женщины.

Она еще в 1747 году напишет Морицу Саксонскому послания, в которых военно-политические выкладки перемежаются гривуазной философией (маркиза может себе это позволить – она надо всеми): «Сказывают, господин маршал, будто посреди подвигов и воинских отягощений Вы еще находите время для Вашей любви. Я хотя женщина, но Вас не хулю: любовь производит героев, и соделывает их благоразумными. Карл XII Шведский может быть один никогда не любивший; однако за то и наказан был (политес: маркиза могла выбрать другой пример, но предпочла именно Карла, который бивал частенько Августа Сильного, отца Морица, который, как и отец, отличался в своих похождениях. Маркиза никогда не упустит сделать приятное нужному человечку – только тем и держится политика и ее делатели и рабы – политики. – Примеч. авт.), он скончался безумным и несчастным. Древние германцы говорили, будто прекрасные женщины имеют в себе нечто божественное: я почти их мнения и думаю, что Величество Божие с большим сиянием в пригожем лице, нежели в разуме Ньютона сияет».

Ради этого воплощения – в себе и тех, кого она найдет достойными для короля, – работает все и вся.

И она не стесняется (впрочем – кого? зачем?) подводить под этот сплошной праздник некую философскую базу: «Иные почитают глупостью строиться, но я весьма похваляю сие лечимое безумие, доставляющее пищу столь многим находящимся в бедности: я не поставляю в том удовольствия, чтобы алчными глазами обозревать злато в своих сундуках, но в том, чтобы оное издерживать».

И она строит – видя то, что Людовику начинает надоедать замок Шуези, где он познал немало сладостных минут, маркиза строит в Белльвю павилион, возникший внезапно как по волшебству. Знаменитый Буше расписал его стены античными мотивами. И жизнь переместилась сюда (ибо где король – там и жизнь для двора), где царила одна лишь Помпадур. Здесь – каждый день новые развлечения, новые театральные постановки, новые декорации, которые оттеняли каждодневно меняющееся очарование Помпадур, царившей на сцене под гром рукоплесканий естественно и грациозно. Здесь разыграли пьесу «Венера и Адонис», в которой все узнали хозяйку дворца и короля. Здесь король оживал, раздавал роли дамам двора маркизы, которых она специально подобрала, чтобы оживить Людовика и заставить его быть ей признательным за мимолетный амур.

Маркиза смотрела на женское дворцовое окружение сугубо утилитарно; или с плохо скрываемыми скукой и отвращением: «Я едва теперь избавилась от тягостной женщины, которая вскружила мне голову. При дворе редко случаются иные собеседования, хотя оный и называют обиталищем разума и учтивости. По моему мнению учтивость в том состоит, чтобы быть благоприятным, а всяк, кто мне скучен, груб: я всякий день испытываю, что нет худшего собрания, как подобные благородные беседы».

Мориц Саксонский. Неизвестный художник

Она так и не сумеет до самой своей смерти сблизиться с теми, кто окружал ее и ее коронованного любовника, кто охотно навещал ее празднества, кто охотно пресмыкался перед ней, тая камень за пазухой.

Маркиза это чувствовала, платя той же монетой всей этой гордящейся своей родословной аристократии, ныне подсиживающей друг друга из-за, по сути дела, должности королевского лакея. Чьи дочери и жены почитали за счастье попасть на глаза к маркизе и иметь возможность ей прислуживать, покорно выполняя все ее прихоти. Покорно следуя мановению ее пальца, дабы прыгнуть к королю в постель.

Но совершая все это, тем не менее они в своих глазах оставались избранным миром, отторгающим от себя всех не принадлежащих ему. Так что свет по-прежнему не хотел видеть в Помпадур свою ровню, периодически открыто давая ей это понять. Приведем два письма маркизы к герцогу Ришелье от 1752 года, которые лучше многих примеров засвидетельствуют эту истину:

«Я думаю, господин герцог, что время открыться Вам в одном намерении, которое давно имею в мыслях, и о котором Вам уже несколько знать дала. Герцог де Фронзак вступил в такой возраст, в котором Вы скоро будете помышлять о его супружестве. Дочь моя находится в равных также обстоятельствах. Если достаточное имение и великие надежды, благоприятство, разум, красота и добродетельные чувствования могут ее соделать достойной Вашего союза, то я хочу ее и себя осчастливить. Король, который Вас любит и почитает, вместо препятствия, воспользуется сим случаем излить на Ваш дом новые благодеяния. Вот моя тайна, которую я проговорила, господин герцог, и ожидаю Вашего ответа».

Скоро маркиза его получила: не сработала даже тяжелая артиллерия, привлеченная маркизой. Даже посулы королевских благодеяний и его одобрение подобных умыслов не смутили герцога, что видно из нового письма Помпадур: «Я получила, государь мой, Ваше письмо и извинение. Это есть честный отказ, который Вы старались умягчить с великим искусством; но я его понимаю. Вы сказываете, что Ваш сын по своей матери принадлежит светлейшему Лоренскому дому и что Вы без его согласия не можете к тому приступить. Простите мою дерзость и вспомните, что я Вас в сем деле не просила ни о какой милости, но хотела Вам ее оказать. Моя дочь имеет все, что только может удовольствовать честолюбие принца: невзирая на сие она недостойна союза светлейшего герцога де Ришелье; надлежит ей иметь терпение: ошибка моя заставляет меня почти стыдиться; я вижу, что мы один другого не знает».

Здесь все: и разочарование, и тщетная попытка сделать хорошую мину при плохой игре, и полуявная угроза. Так что герцог был прав, когда прилагал максимум искусства при отказе, но переоценивал свои силы, когда отказывал: маркиза подобного не прощала…

И все же этот мир, гнушающийся ею, был единственно возможным для нее – слишком много сил она приложила, дабы его завоевать. И теперь она не намерена была никому его уступать. И никому не собиралась спускать из тех, кто по глупости или злобе мог его порушить.

Маркиза чувствует поэтому себя обязанной стоять на страже монархических принципов, ибо видит, что эти принципы подвергаются дискредитации как раз со стороны тех, кто должен стоять на их страже – король и его ближайшее окружение. Всеобщее безверие, эскапада ради эскапады, наплевательство, злоупотребления, безделие возмущают маркизу. С королем она работает в особом режиме, остальным также не ленится выговаривать. Как в устной, так и в письменной форме. В 1751 году письменную