выволочку получает морской министр граф Морена, который в перерывах между укреплением флота, для которого он действительно много сделал, сумел издать 29 томов острот и анекдотов, подвергнув рукописи сплошной собственноручной правке. Этому любителю изящных острот маркиза безо всякого юмора пишет: «Вы старейший королевский служащий, сударь мой, надобно Вам быть и благоразумнейшим. Благопристойно ли, чтобы женщина жаловалась на старика, которого она никогда не обижала. Я слышу, будто Вы всякий день при собрании за Вашим столом веселитесь не только на мой счет, что маловажно, но и на счет Вашего государя, которого Вы почитать долженствуете, и что Вы в то время сколь несправедливые, столь и неблагопристойные употребляете выражения, не соответствующие ни с Вашими летами, ниже с Вашим саном. Если бы Вы только меня обидели, я бы Вас извинила и презрела; но когда человек, забыв благопристойность, себя и законы своей должности, дерзает поносить язвительными словами наилучшего государя, который его возвысил и осыпал благодеяниями, сие значит, позвольте мне сказать, постыдное малодушие.

Не взирая на все Ваши поступки, государь мой, я не буду несправедливой и без труда признаю, что Вы добрый министр и королю усердно служили; но усердной для Вас службы не довольно: Ваша должность и признательность обязывают Вас его почитать. Если он имеет слабости, не Вы его судья, но паче он Вам. Удостойте сие мнение извинения, которое лучше учтивых объяснений».

Она понимала, что рыба начинает гнить с головы, и если те, кто призван в силу своего рождения охранять и укреплять, начинают осмеивать и разрушать основу государственного механизма и его идеи, то это может привести к скорому краху.

Как – столь же быстро и однозначно – может привести к краху дискредитация этого охраняющего основы слоя, тот самый стержень-опору, которым крепится-объединяется все.

К самой середине века – к 1750 году – маркиза уже прочно забывает, какого она роду-племени (а, может быть, наоборот, слишком хорошо помнит своего тайного отца – синдика). Во всяком случае она уже полностью адаптировала себя в высшем свете и не желает, чтобы там ей попадались всякие там выскочки и нувориши. Она хочет особости, которую по отношению к себе воспринимает как безусловную данность и естественное свое право. Отсюда ее письмо к министру маркизу де Сент-Контесту: «Я не похваляю поступка Вальбюра: надлежало его только поощрять, а не благодарить. Самый искусный купец превращен в последнего дворянина! Не взирая на все изрядные доказательства, приводимые для учинения купцов благородными, я не нахожу, чтобы сие было полезно в монархическом правлении. Купцу надлежало бы приводить себя в почтение своей честностью и услугами, оказываемыми Отечеству, без всякого искания отличностей бесплодными пергаментами, которые его только смешным соделывают. Вы знаете славного Бернарта: он также получил титул графа; но никто его не величал оным из почтения к собственной его особе. В монархическом правлении находятся два рода существенных чинов, отделенных и отличных, благородные и простолюдины: должности первых состоят в защищении сих, а вторых – в питании и обогащении оных, без всякого желания достигнуть до бесполезных честей, которые не для них определены. Я никогда короля не понуждала и никогда не буду понуждать его к пожалованию благородства какой-нибудь особе: но не всегда требуют моего совета.

Сие действие тщеславия, ничего само по себе не значащее, может быть опасным по своим следствиям; поскольку сие кажется клонится к учинению благородными всех отличающихся по торговле, что необходимо должно произвести замешательство во всех чинах государства. Монархическое правление утверждается на ином совсем основании, нежели республиканское, где занимающий последнее место может до первого достигнуть, и потому всегда находится существенное равенство между всеми членами общества: они все граждане по установлению, нет между ними никакого постоянного отличия: они тут благородны и законодавцы. Если во Франции все чины государства смешаются; если купец сделается благородным и будет продолжать свой торг, то все различия уничтожатся, и монархия постепенно превратится в республику. Вот чего надлежит опасаться и чего я боюсь».

Маркиза как в воду смотрела. Правда, превращение было не постепенным, а резким и кровавым, но было. Ибо тенденции были неостановимы. Сама королевская фамилия уже была затронута этим. Первый министр Конде за счет биржевой игры получил 7 млн ливров. Сам Людовик XV был членом акционерной компании Малиссэ, скупавшей хлеб. Недаром в реестрах придворных штатов встречается специальный казначей по части и хлебных спекуляций его величества; а торговля хлебом была монополизирована.

Но констатируем, что и сама маркиза невольно поддалась всеобщему безумию и так же, как и все прочие, способствовала порождению гидры революции, молоха, который пожрал своих детей – всех тех, кто его с таким энтузиазмом предсказывал и готовил.

Она, как и многие, не поняла опасности философского течения энциклопедистов, с их культом Разума, с их порицанием традиционной религии, с высмеиванием традиционной морали. Она не почувствовала, что революции сначала совершаются в умах, и лишь потом приходит время гильотин.

Она лишь видела в этих идеях удобное обоснование своего бытия – роскошного, безверного, вненравственного. Она думала, что просто использует для своего удобства и блага их логические софизмы, не поняв, что это именно они используют ее и что этим они добиваются того, что она, по сути дела, разрушает то, что с таким пылом и искренностью провозглашала.

Маркиза попала в сети ловкой лести «философов», куривших ей густой фимиам. Основным своим врагом энциклопедисты избрали религию, как основной духовный стержень любого государства. И свой первый удар обрушили на иезуитов, уже долгое время во Франции, как и во всей Европе, бывших основным препятствием распространения протестантизма, мистики и безверия.

Иезуиты держали в руках почти всю систему воспитания и обучения молодежи во Франции, и не разгромив их, нельзя было всерьез думать о победе над религией (прежде всего в среде широких масс и провинции, ибо двор был полностью безразличен к вере, здесь процветали оккультизм, показная (для народа) набожность и полное наплевательство в делах веры).

И поэтому философы посвящают Помпадур стихи (маркиза вслед за Шцаделем думала, вернее ей внушили, что уничтожение монастырей позволит присоединить их имущество к государственному – и тем самым поправит финансы страны):

В книге Судьбы, в главе «Великих царей», написано так:

         Из Франции Агнена изгонит англичан,          А Помпадур иезуитов.