– Может, поспим? – предложил Маквей.

Пятнадцатью минутами позже Осборн задумчиво обозревал их временное пристанище: широкий каменный карниз под Аустерлицким мостом с видом на Сену.

– На несколько часов примкнем к бездомным. – Маквей поднял повыше воротник пиджака и свернулся калачиком.

Осборну следовало бы устроиться так же, но он этого не сделал. Когда через несколько минут Маквей приподнял голову и посмотрел на него, Осборн сидел сгорбившись, вытянув перед собой ноги, и неподвижно смотрел на воду, словно низвергнутый в ад и осужденный сидеть так вечно.

– Доктор, – тихо сказал Маквей, – здесь уютней, чем в морге, поверьте.

* * *

В 2.50 утра самолет фон Хольдена приземлился на частном аэродроме в тридцати километрах к северу от Парижа. В 2.37 ему сообщили, что объекты, опознанные парижским сектором, в 2.10 покинули отель «Сен-Жак» и их местопребывание пока неизвестно. Дальнейшие сведения – по мере поступления новых данных.

У Организации были глаза и уши на улицах, в полицейских участках, больницах, посольствах крупнейших городов Европы. Она имела осведомителей и в других, менее крупных городах по всему миру. Эта сеть в свое время накрыла Альберта Мерримэна и его жену, Агнес Демблон и Веру Моннере. В нее должны были попасть Маквей и Осборн. Вопрос был только во времени.

В 3.10 фон Хольден мчался в темно-синем «БМВ» по автотрассе № 2 в Париж: главнокомандующий торопился принять рапорты полевых офицеров.

Американский коп Маквей сумел прикончить Бернарда Овена благодаря либо своим выдающимся способностям, либо невероятной удачливости. То же самое касалось его умения выскальзывать из рук. Фон Хольдену это не нравилось. Парижский сектор высоко котировался в Организации, персонал был отлично вышколен, а Бернард Овен считался одним из лучших оперативников.

А уж фон Хольден понимал в этом толк. Он лично натаскивал Бернарда Овена и в Советской Армии, и в Штази, восточногерманской тайной полиции, расформированной после воссоединения.

Карьера фон Хольдена началась очень рано. В восемнадцать лет он покинул отчий кров в Аргентине и отправился заканчивать образование в Москву. Вскоре он был завербован КГБ и прошел обучение в Ленинграде. Пятнадцатью месяцами позже он стал командиром одной из частей Советской Армии, приписанной к Четвертой танковой бригаде, охранявшей советское посольство в Вене. В это время его направили на обучение в спецназ-отряд, где готовили террористов и диверсантов. Тогда он и познакомился с Бернардом Овеном, лейтенантом Четвертой танковой бригады.

Через два года фон Хольден был уволен из рядов Советской Армии. Он стал помощником директора восточногерманской спортивной администрации, в чьи обязанности входила организация тренировок лучших восточногерманских спортсменов в Институте физической культуры в Лейпциге. Среди студентов были Эрик и Эдвард Клейст – племянники Либаргера.

В Лейпциге он выполнял также обязанности «внештатного сотрудника» Штази. Закаленный службой в спецназе, он муштровал новобранцев для тайных операций против восточногерманских граждан, готовил «специалистов» по террору и диверсиям. К этому времени он забрал к себе Бернарда Овена из Четвертой танковой бригады. Через полтора года Овен оправдал его надежды, став одним из главных убийц Штази.

Внезапно фон Хольден явственно вспомнил день, когда решилась его судьба. Полдень в Аргентине, шестилетний Паскаль на верховой прогулке с деловым партнером отца. Тот спрашивает мальчика: кем он хочет стать, когда вырастет? Обычный вопрос – взрослые часто задают его детям.

Необычным был ответ.

– Работать на вас, конечно! – Юный Паскаль, просияв улыбкой, пришпорил лошадь и понесся через пампу, а взрослый смотрел, как он твердо и отважно направляет огромного коня, как ловко перескакивает через изгородь, как уносится вдаль, прижавшись к могучей шее лошади. Вот тогда и решилось будущее фон Хольдена.

Человеком, задавшим вопрос, был Эрвин Шолл.

Ровный перестук колес убаюкивал, и Осборн, откинувшись на скамейку, задремал. Спал ли он хоть пять минут за те три часа, которые они провели под Аустерлицким мостом, он не помнил. Он очень устал, страшно хотелось помыться и переодеться. Сидевший напротив Маквей тоже дремал. Осборн подумал, что Маквей способен уснуть где угодно.

Около пяти утра они пошли на Лионский вокзал. Там узнали, что поезда в Мо отправляются с Восточного вокзала. Время поджимало, и они решились взять такси, от души надеясь, что таксист окажется таксистом, а не переодетым убийцей.

Добравшись до вокзала, они вошли в него через разные двери, опасаясь любителей утренних выпусков газет, выставленных в витринах киосков. Фотографии их перепечатали практически все издания.

Из предосторожности и билеты покупали в разных окошках, но кассиры были слишком заняты деньгами и билетами, чтобы отвлекаться и глазеть на пассажиров.

Двадцать минут Маквей и Осборн ожидали, пока поезд подадут к перрону, они стояли порознь, но не выпускали друг друга из поля зрения. Несколько тяжелых минут они пережили, когда на вокзале появились пятеро полицейских, которые вели четверых оборванцев в наручниках. Казалось, они тоже собираются сесть в поезд, идущий в Мо, но в последний момент процессия направилась к другой платформе.

В 6.25 Маквей и Осборн вместе с другими пассажирами сели в один и тот же вагон, но не рядом. Поезд отправлялся в 6.30 и прибывал в Мо в 7.10. Оставалось достаточно времени, чтобы добраться до маленького аэродрома, где пилот Нобла будет ожидать их в «Сессне» с опознавательным знаком ST95.

В поезде было всего восемь вагонов, как во всех пригородных электричках. В вагоне, кроме них, находилось примерно два десятка пассажиров, вероятно, обладатели сезонных билетов. Все сидели во втором классе. Маквей и Осборн тоже пренебрегли свободными местами первого класса: двоих мужчин, сидящих на разных диванчиках, легче вспомнить и описать, если рядом никого нет. Двух пассажиров из толпы выделить труднее.

Осборн взглянул на часы: 6.59. До Мо оставалось одиннадцать минут. Солнце уже поднималось над серым пейзажем, и он уже выглядел мягче и веселее, чем еще несколько минут назад.

Контраст между французской сельской местностью и выжженной солнцем южной Калифорнией был разительным. Казалось, миру и покою этой земли, этого нарождающегося нового дня ничего не угрожает – здесь не могло быть места подозрениям и преследованиям. Осборн почувствовал вдруг нестерпимую тоску по Вере. Ему хотелось коснуться ее, вдохнуть аромат ее волос, почувствовать ее рядом. Он улыбнулся, вспомнив гладкость ее кожи и нежный пушок на мочках ушей, как на персике. Земля, по которой он сейчас ехал, принадлежала Вере. Это было ее утро. Ее день.

Неожиданно он услышал приглушенный удар, поезд содрогнулся. Осборна бросило прямо на молодого священника, только что мирно читавшего газету. Вагон, в котором они находились, начал медленно крениться, заваливаться набок, и Осборн упал вместе со священником. Вагон продолжал переворачиваться. Звон стекла и лязг металла смешались со стонами людей. Осборн увидел летящую на него сверху алюминиевую балку и едва успел отклониться в сторону. На него посыпались осколки стекла, лицо обдало брызгами крови. Вагон еще раз перевернулся. Осборн почувствовал на себе что-то бесформенное и с ужасом увидел, что это нижняя половина женского тела. Снова раздался ужасающий скрежет стали, потом еще раз тряхануло, Осборна отшвырнуло куда-то в сторону, и все померкло.