Война с папством, в результате которой братья Висконти захватили Болонью и другие феоды Ватикана, являлась их главной заботой. Когда легат привез Бернабо папскую буллу об отлучении от церкви, Бернабо заставил посланника съесть этот декрет вместе с шелковым шнурком и свинцовыми печатями. По слухам, он сжег на костре в железной клетке четверых монахинь и монаха-августинца. Причина неизвестна, возможно, это была месть церкви.

Жадный, коварный, жестокий и свирепый, часто впадавший в немотивированный гнев, Бернабо был воплощением разнузданного аристократа. Если какая-нибудь из его пятисот охотничьих собак была не в лучшей форме, он, не раздумывая, вешал всех псарей. Четыредесятница — quaresima — программа пыток, приписываемая Бернабо и его брату, вероятно созданная после вступления во власть, — была настолько страшной, что целью ее было скорее запугивание, чем применение на практике. В этой программе говорилось о дыбе [strappado], о пыточном колесе, о сдирании кожи, выдавливании глаз, срезании носа и губ, отрубании конечностей — по одной за раз; за днем пыток следовал день отдыха, а заканчиваться все должно было смертью «предателей» и сознавшихся врагов.

Бернабо был на удивление похотлив, так что дом у него больше напоминал султанский сераль, нежели жилище христианского аристократа. От жены Регины у него было семнадцать детей — ходили слухи, что только она могла приближаться к нему, когда Бернабо пребывал в дурном расположении духа; еще больше детей, незаконнорожденных разумеется, было у него от многочисленных любовниц. Когда Бернабо ехал по улицам, все жители обязаны были опускаться на колени; он часто заявлял, что у себя он — Бог, папа и император.

Бернабо правил в Милане, а его брат Галеаццо — в древнем городе Павия, в двадцати милях от Милана. Более ста башен, затемнявших узкие улочки Павии, свидетельствовали о бесконечных распрях итальянских городов. Большой квадратный замок Галеаццо, законченный в 1361 году, был встроен в северную крепостную стену города; замок выходил на сады и фруктовые деревья. Хронист Корио с патриотической гордостью называл его «первым дворцом вселенной», а более поздний воздыхатель — «самым красивым местом в Европе». Замок был построен из розового кирпича, изготовленного из ломбардской глины, сто окон здания смотрели на величественный двор. Петрарка, бывший в течение восьми лет украшением двора Висконти, описал корону из башен, «поднимающихся к облакам», где «с одной стороны можно увидеть заснеженные вершины Альп, а с другой — лесистые Апеннины». На балконе, выходившем на ров, семья властителя могла летом обедать, глядя на воду, сады и богатый дичью лесопарк.

Галеаццо, не такой тиран, как его брат, был умерен и в личной жизни и привязан к жене, «доброй и нежной» Бьянке Савойской. Ее рыжевато-золотистые волосы — распущенные или заплетенные в косы — он перекидывал «себе на плечи, убирал их в шелковую сетку или украшал цветами». Галеаццо сильно страдал от подагры — «болезни богачей», как называл ее граф Фландрский, мучившийся той же болезнью.

Бракосочетание Лайонела Английского и Виоланты Висконти должно было состояться в Милане, главном городе Ломбардии, сопернике Генуи и Венеции. Удаленный от моря город был центром торговли и тысячу лет доминировал над Северной Италией. Чудеса Милана, описанные монахом предыдущего столетия, включали в себя шесть тысяч фонтанов с питьевой водой, триста печей общественного пользования, десять больниц, самая большая из которых вмещала тысячу пациентов, по два человека на кровать; в городе трудились полторы тысячи юристов, сорок переписчиков документов, десять тысяч монахов всех орденов и сто оружейников, изготавливавших знаменитое миланское оружие. В середине XIV века все осуждали падение нравов и грустили о старых добрых временах. Мужчин упрекали за экстравагантную моду, особенно за иностранную узкую одежду, как у испанцев, за чудовищные шпоры, как у татар, за украшения из жемчуга, как у французов. Женщин осуждали за завитые волосы и за обнажавшие грудь платья. В Милане было так много проституток, что Бернабо облагал их налогом, а на вырученные деньги укреплял крепостные стены.

Когда Лайонел прибыл в Милан, то в дополнение к собственной свите он прихватил тысячу пятьсот наемников «белого отряда»: покинув папскую службу, они перешли к Висконти. Следом за Галеаццо гостя приветствовали восемьдесят одинаково одетых женщин: так было принято для придания торжественности в особо важные моменты. На дамах были расшитые золотом алые платья с белыми рукавами и золотыми поясами, еще гостя встретили шестьдесят рыцарей на конях и шестьдесят оруженосцев, также в одинаковой форме. В дополнение к приданому дочери, такому огромному, что на обсуждение его ушло два года переговоров, Галеаццо заплатил жениху и его свите за полгода вперед по 10 000 флоринов в месяц.

Застолье, устроенное в июне на свежем воздухе, потрясало воображение. Необходимо было уверить всех «в широте души герцога Галеаса, в одобрении им этого брака и в богатстве казны». Тридцать перемен мясных и рыбных блюд сопровождались подарками после каждой подачи. Под руководством брата невесты, Джан-Галеаццо младшего, семнадцатилетнего отца двухлетней дочери, подарки раздавались свите Лайонела в соответствии с чином. Гостей одаривали дорогими кольчугами, шлемами с плюмажем, защитным облачением для лошадей, верхним платьем, расшитым драгоценными камнями, борзыми в бархатных ошейниках, соколами в серебряных колпачках, отборным вином в глазурованных бутылях, алыми и золотыми тканями, одеждой, отороченной горностаем и жемчугом. В число подарков вошло семьдесят шесть лошадей, в том числе шесть красивых маленьких лошадок, накрытых чепраком из зеленого бархата с алыми кистями, шесть больших боевых коней, облаченных в алый бархат с золотыми розами, и два породистых скакуна по имени Лайон и Эббот. Гостям подарили также шесть свирепых и сильных служебных собак-алантов, их использовали иногда для переноски горящей смолы — привязывали котелки к собачьим спинам. В число даров вошли и двенадцать великолепных откормленных быков.

Позолоченные шафраново-яичной пастой блюда подавали парами — молочные поросята с крабами, зайцы со щукой, целый теленок с форелью, перепела и куропатки тоже с форелью, утки и цапли с карпами, говядина и каплуны с осетрами; к телятине и каплунам подавали карпа в лимонном соусе. Мясные пироги и сыр шли в компании с пирогами с угрем, а заливное из мяса — с заливным из рыбы. В число непарных блюд входили жареная козлятина, оленина, павлин с капустой, фасоль, маринованный бычий язык, сладкий сыр с мускатным орехом и сливками, сыр, вишня и другие фрукты и ягоды. Оставшуюся еду обычно приканчивали слуги, говорят, что ею можно было накормить тысячу человек. Среди людей, приглашенных к обеду, был Петрарка, он занимал за столом почетное место; среди присутствующих были Фруассар и Чосер, хотя сомнительно, чтобы двух молодых незнакомцев представили знаменитому итальянскому лауреату.

Никогда еще колесо Фортуны не опускалось вниз с таким треском, и тщеславие никогда так не наказывалось. Спустя четыре месяца в Италии герцог Кларенс скончался от неизвестной «лихорадки»; естественно, что сразу заговорили о яде, поскольку эта смерть разрушила выгодный альянс, купленный Галеаццо за немыслимую цену. Впрочем, причиной смерти был, вероятно, отложенный эффект позолоченного мяса, поданного в жаркое ломбардское лето. Судьба Виоланты оказалась не более счастливой. Ее выдали замуж за полусумасшедшего садиста, семнадцатилетнего маркиза Монферра, которому нравилось душить мальчиков-слуг собственными руками. После смерти маркиза Виоланта вышла за двоюродного брата, одного из сыновей Бернабо, однако его убил один из родных братьев Виоланты. Трижды овдовев, Виоланта умерла в 31 год.