– Да, бледнолицый, но они не для таких, как ты. Они для индеец.

– Я не собираюсь туда ехать, – мужчина поднял вверх руки, стараясь успокоить своего собеседника. – Но у меня есть важные новости для вашего вождя.

– Ждать здесь, – буркнул индеец, развернул свою пегую лошадку и поскакал на север.

Через час он вернулся, но не один. С ним было два воина лакота.

– Следовать за мы, – произнес Белый Лис и поскакал на север, указывая дорогу. Два других индейца молча ехали по обе стороны фургона, причем один из них держал руку на рукоятке томагавка, висевшего у него на поясе, а второй придерживал за приклад ружье, лежавшее на спине его коня. Лестер, сделав вид, что он абсолютно спокоен, держал в руках вожжи, сноровисто управляя своими конями. Но на душе у него было муторно.

«Может быть, зря я влез не в свое дело? – подумал он. – Надо было просто ехать своей дорогой и делать вид, что меня это не касается».

Внутри фургона уже не было слышно детских голосов. Его обитатели притихли.

Через час кавалькада, объехав крутой склон невысокого холма, оказалась в довольно большом индейском селении, состоящем из более чем сотни типи[44]. Белый Лис и его спутники остановились у одного из типи, внешне ничем особо не отличавшегося от других.

– Можно ли будет жене и детям размять ноги, пока мы будем говорить с вождем? – спросил Лестер.

– Можно, – чуть подумав, кивнул Белый Лис. – А ты идти со мной. Вождь звать Старый Дым.

Вслед за Белым Лисом Джаред вошел в типи, где на медвежьей шкуре сидел пожилой индеец, одетый примерно так же, как и Белый Лис. Только на шее у него красовалось ожерелье из медвежьих когтей, а на голове не было перьев – индейцы не носили их в своих типи. Посмотрев внимательно на Лестера, вождь на неплохом английском произнес:

– Зачем ты пришел, бледнолицый?

– Меня зовут Джаред Лестер, вождь Старый Дым, – ответил белый, поклонившись. – Я не стал бы тебя тревожить, если бы недавно не услышал нечто весьма важное для вас.

– Говори!

– Я был в городе Индепенденс, там, где начинается тропа в Орегон. Мы тоже едем по этой тропе.

Вождь посмотрел на него:

– Знаю этот город. Но почему ты мне это рассказываешь?

– Когда я покупал порох и свинец для своего ружья, рядом со мной в лавке торговца стояла группа людей. Я не люблю подслушивать разговоры других, но они говорили так громко, что мне поневоле все было слышно. Так вот, они сказали, что скоро отправятся на Черные холмы, чтобы найти там золото.

– Черные холмы священны для нас. Белым туда нельзя, – вождь покачал головой. – Неужели те белые об этом ничего не слышали?

– В том-то и дело, что слышали. Они в разговоре сказали о запрете несколько раз, но, как я понял, он их мало интересовал. Они скупили все боеприпасы, которые были в лавочке. А когда я попросил их уступить мне хоть немного, один из них засмеялся и сказал, что пули и порох им нужнее. Мол, ты будешь охотиться на оленей, а мы – настоящие мужчины – на двуногую дичь, которая водится в Черных холмах.

Старый Дым долго сидел и молчал, а потом посмотрел на Лестера и сказал:

– Благодарю тебя, мистер Лестер. Не знаешь, сколько их?

– Они говорили, что их уже два десятка, а нужно где-то с полсотни или больше. Кто-то из них спросил: а если и этого будет мало? На что тот ответил: а мы будем по очереди отстреливать этих дикарей. А если их окажется слишком много, то кавалерия САСШ обязательно придет на помощь своим гражданам, которых убивают злобные индейцы.

– Что ты хочешь за твою новость? – вождь склонил голову и вопросительно посмотрел на Лестера.

– Мне ничего не нужно, вождь. Я просто не хочу, чтобы моих детей убивали только за то, что они белые. И я не желаю, чтобы ваших детей убивали лишь за то, что они коричневые. Мне не хочется, чтобы в мою церковь пришли люди и начали ее грабить. А ведь Черные холмы – ваша церковь.

Старый вождь привстал и неожиданно обнял Лестера за плечи.

– Ты хороший человек, Джаред Лестер. Поезжай в Орегон, и если тебе или твоим родственникам понадобится помощь, то ты можешь обратиться к людям моего племени и сказать, что Старый Дым назвал тебя другом лакота. Но уезжай побыстрей, лучше уже сегодня – если придут те люди и ты окажешься на их пути, они могут убить тебя, и жену твою, и детей. А мне бы этого очень не хотелось…

* * *

Когда Ангпету была маленькой девочкой, она была счастлива. У нее была любящая и дружная семья – мама и бабушка, обучавшие ее всему, что должна уметь будущая хозяйка, папа, один из лучших охотников и воинов в деревне, маленькие брат и сестра… А потом умерла бабушка, а через два месяца папу принесли с охоты с животом, пропоротым рогом бизона. Мама ждала недолго и вышла замуж за белого, который ходил по индейским поселкам и выменивал шкуры, а иногда и желтый металл, который иногда попадался в речках, на одеяла и огненную воду. Брат и сестра вскоре заболели и умерли, а Ангпету отчим отдал на воспитание белым миссионерам, пришедшим в их селение для того, чтобы проповедовать среди индейцев.

Это были два брата – пастор Джеремайя с женой Эмили, требовавшей, чтобы ее называли миссис Джеремайя, и пастор Джедедайя с женой Сюзанной – миссис Джедедайей. Миссия, которую они открыли, состояла из церкви, двух домов для миссионеров и общежития для воспитанниц – миссионеры брали к себе лишь девочек. Общежитие состояло из спальни с десятком топчанов, из которых было занято семь, и небольшой комнаты, служившей им и столовой, и школой.

Каждый день девочек будили еще затемно, велели им опускаться на колени для утренней молитвы, а затем всех строем вели в церковь на утреннюю службу. Затем две воспитанницы варили картошку, часто гнилую, а по праздникам кукурузу. Остальные же убирали церковь и дома пасторов или ухаживали за грядками и небольшим яблоневым садом. И лишь после работы им, наконец, разрешали поесть – причем еды никогда не хватало.

После еды опять была общая молитва, а затем на площади перед церковью проводились телесные наказания. Наказывали тех, кто плохо учился, кто плохо работал либо не выполнял положенной нормы, кто выказывал непочтительность или, тем более, богохульство…

С приговоренных – каждый день это была по крайней мере одна девочка, а иногда и две-три – снимали юбку и заставляли так стоять, пока один из братьев зачитывал книгу наказаний, которую аккуратно вели обе дамы. Затем каждую наказуемую держала миссис Джеремайя, а миссис Джедедайя наносила им столько ударов розгами, сколько было объявлено – от трех до десяти. Абигейл – так в миссии звали Ангпету – замечала по физиономиям обеих миссис, что эти наказания доставляют им радость. Кстати, резать розги и класть их в соленую воду для вымачивания тоже входило в круг обязанностей воспитанниц – как правило, тех самых, которых собирались наказывать.