– Господи, ну что еще? – простонала Нур.

– «Еще», – Гораций глубокомысленно кивнул, словно припомнил что-то крайне важное, – может быть только Персивалем Мурнау.

«Еще» тем временем показалось на глаза: Мурнау, или какое-то чудовищное извращение на эту тему, высотой в два дома, поставленных друг на друга, и состоящее из двух половин: верхняя – номинально человеческая, а нижняя – клубящийся пьедестал из какой-то вонючей гнили, черной подножной грязи, мусора и мертвых тел, мелкие куски которых полетели у него во все стороны из подозрительно просторного рта, когда он прокричал мое имя.

Костяные часы очевидным образом на него не действовали: он был не из этой петли.

«Бежим!» – крикнул кто-то где-то…

И мы побежали. Карабкаясь со всех ног через развороченный ландшафт поля битвы и сметая из воздуха целые рои пуль. Мурнау передвигался куда быстрее нашего: эта вихрящаяся масса, заменявшая ему ноги, просто скользила над землей, как воронка эдакого мини-торнадо.

Через минуту к реву сзади присоединился пронзительный вопль сверху.

– Это мисс Буревестник! – крикнул Юлиус.

– И мисс Ястреб! – подхватила Бронвин.

Над головой и правда кружили обе имбрины, которые нас наконец-то нашли. Мисс Крачка жила в этой петле и, видимо, висела сейчас где-то в небе, обездвиженная, как и все остальное.

Мисс Буревестник и мисс Ястреб принялись наперебой пикировать на Мурнау и сумели замедлить его достаточно, чтобы мы оказались на расстоянии спринтерского броска от траншей и конца ничейной полосы. Мурнау остановился, сделал попытку сцапать птиц, но промахнулся. Мы нырнули под порванную секцию ограждения из колючей проволоки и чуть не свалились в первую траншею. Мисс Ястреб слетела вниз и понеслась над самой землей, указывая путь к перекинутым через окопы мосткам. Тут пули висели густо, как… как настоящий ливень, и гром от их падения, когда мы мчались сквозь эту сплошную завесу, был такой, будто «однорукий бандит» вдруг решил выдать кому-то приз в миллион долларов.

На бегу я заглянул в тянувший под мостками окоп: десятки солдат, застывших будто жуткие статуи, лица в крови и грязи, ружья плюются огнем…

Немцы. Это были немцы, не англичане… Это вражеские окопы!

Со спины донесся оглушительный топот. Мурнау приближался и был уже ярдах в пятидесяти, не больше. Неровная земля ему никак не мешала, не помешают и траншеи.

В небесах раздался крик. Мисс Буревестник упала на Мурнау и клювом со всей силы ударила в лицо. Он рыкнул, отшатнулся, но извернулся и, быстро выбросив руку, поймал мисс Буревестник в кулак… а потом просто выбросил в грязь – смятым комком перьев.

Юлиус издал страшный стон и упал на колени. Себби и Енох подхватили его под обе руки и потащили дальше волоком.

Погибла… Я еще никогда не видел, как убивают имбрину, и сам чуть не застыл столбом… но заставил себя идти дальше, за друзьями, через сетку окопов. Нельзя было допустить, чтобы ее смерть оказалась напрасной. Самопожертвование мисс Буревестник затормозило Мурнау, и уже через секунду мы выскочили из перекопанной зоны, оставив его сражаться с последним забором из колючей проволоки – там, в ничейной полосе.

Юлиус ревел, как полоумный. Вырвавшись из рук Себби и Еноха он кинулся на Бронвин, вопя что-то вроде «разбей их», «разбей», но прежде, чем кто-нибудь понял, чего ему надо, он сорвал со спины у Бронвин костяные часы, замахнулся и размозжил о ближайший камень.

У меня с силой дернуло в животе, между ушами поменялось давление, а вопль Милларда, оравшего на Юлиуса, потонул в оглушительном скрежете снова запущенного времени.

Тысяча ружей снова принялась палить. Люди в траншеях сорвались с паузы и лихорадочно понеслись кто куда. А Мурнау оказался посреди целой бури летучего металла. Я своими собственными глазами увидел, как его тело… или то, во что оно превратилось, разнесло на куски. Он был уничтожен прямо у меня на глазах.

Снова закричала имбрина – мисс Ястреб, хотя я теперь едва ее слышал, – побуждая нас идти. Себби и Нур изъяли из воздуха свет, чтобы как-то нас прикрыть. Юлиус, видимо, потерял сознание, так что Бронвин теперь его несла.

Мы промчались через скопище телег с амуницией и медицинских палаток, увидели, как размылся впереди воздух – это была мембрана петли, – и выскочили сквозь нее в дезориентирующе нормальный мир.

Теперь мы были уже не на поле боя… и вообще ни на каком не на поле, а в парке – маленьком заросшем парке в маленьком французском городишке. Мисс Ястреб за нами сквозь мембрану не последовала. Может, не смогла, а может, решила вернуться и забрать то… то, что осталось от мисс Буревестник. Но ее голос долетел сквозь окно в воздухе – слабый, как эхо:

– Я не пойду с вами, дети. Ступайте, да побыстрее, а плакать будем потом, когда все это кончится.

Парк окаймляли дома и магазинчики. Где-то сладостно звонил церковный колокол. Географически мы были все там же – просто перескочили через время, – но очутились в совершенно другой стране. Горацио выудил из кармана солнечные очки, водрузил их на нос, чтобы спрятать пустые зрачки, и вроде бы на безупречном французском осведомился у прохожего, как пройти на вокзал.

– За мной, – скомандовал он. – Ни о чем не думайте, ничего не говорите. Просто идите.

Мы беспрекословно повиновались. Может, он и тварь, но верность свою доказал не хуже любого странного, вот что я вам скажу. Почти бегом мы кинулись по улице, застроенной симпатичными магазинчиками. Стояла жара, и мы содрали с себя тяжелые шинели и побросали на землю. Очевидцы, конечно, вытаращились, но ненадолго – возможно, исторические реконструкторы, работавшие с эпохой Первой мировой, были тут обычным делом. В любом случае мнение нормальных как-то совсем перестало меня волновать.

– Ты правда думаешь, что он мертв? – спросил Гораций, нервно оглядываясь.

– В него всадили десять миллиардов пуль, – отозвался Енох. – Фашисты сделали из него фарш для пирога.

– Если пули берут пустот, есть вероятность, что и против него они хороши, – рассудила Эмма.

Я сам, лично, видел, как Мурнау выпотрошило… но что-то все равно болталось на задворках разума и свербело в мозгу. Он все-таки был не пусто́та… и даже, возможно, уже не смертный – кто его знает. Но обременять других своими сомнениями я все равно не стал: у нас и так забот полон рот.

На вокзале мы купили билеты до Лондона (у Горацио обнаружились деньги) и сели в почти пустом зале ожидания: поезд должен был вскоре подойти. Юлиус стенал себе под нос о погибшей имбрине; рядом, положив руку ему на коленку, расположился Гораций и бормотал ему что-то утешительное. Эмма принесла из кафе салфеток и занималась ссадиной на руке у Еноха, который, конечно, морщился и сыпал жалобами. Эддисон мужественно нюхал воздух – вдруг опасность подбирается! – и пытался бдить, но его маленькие глазки закрывались сами собой.