вопрос о самочувствии царь заявил: «Скверно. Больно за себя, больно за Болгарию. Да, я сделал ошибки и знаю, какие упреки мне последуют. Но болгары возьмут свое, и меня ничто не остановит. Мой час придет. Я отомщу. Подожгу Европу со всех четырех сторон». И он не шутил. Хотя в тот момент думать приходилось не о мести, а о том, как удержаться на престоле, и задача эта была далеко не проста.

Территориальные изменения в результате балканских войн 1912-1913 гг.

КАМО ГРЯДЕШИ?

Пришло время осознания. Страна бурлила. Из Македонии шли жуткие слухи о болгарских восстаниях — Тиквешском 15 июня и Охридско-Дебрском 9 сентября, подавленных сербами с черкесской жестокостью, — и нечем было помочь. Люди пытались понять, что случилось и почему такое могло случиться. Болгария, самая сильная в военном плане страна региона, идеально мотивированная, сплоченная общей для всех идеей, вытянувшая по факту на себе тяжелейшую войну, одержавшая совершенно невероятные победы, имевшая на руках безукоризненные юридические аргументы и дружеские гарантии сразу от двух «великих сил», оказалась в итоге униженной и обобранной. Кто виноват? Кто?! Кто, черт побери?!!

И не было ответа. Документы Балканского союза лежали под грифом «секретно», доступа к ним не имели даже депутаты Народного собрания, информации о планах и претензиях союзников не было никакой, обрывки инсайдов обсуждались на уровне «пикейных жилетов»[81], — все знали всё, и никто ничего не знал. «Анархия и смута... — грустно писал Стефан Бобчев, посол в Петербурге. — Каждый пытается доказать, что был во всем прав и правильно все видел, правильно говорил и правильно делал. Противник — это все другие, не "я" — он ошибся. И в этом поиске виновного, обнаружении его в противнике проходит наша жизнь».

И было действительно так. Профессиональные «русофобы», ухватив руль власти, торжествовали: «Ага, ага! Россия подставила, подыгрывала сербам, а мы ж говорили!». Однако профессиональные «русофилы», слегка придя в себя, парировали: «Да ну? Не Россия подставила и бросила, а как раз Австрия, а слушались бы Россию, имели бы сейчас пусть не всё, но как минимум Каваллу, Одрин и Скопье. Плюс Добруджа, пусть даже минус Силистра».

И все были правы. И никто не был виноват. Но вот в чем, как когда-то в дни Объединения, не было никаких разногласий, так это в том, что турки, конечно, вековой враг, но повели себя достойно, так что время ненависти, видимо, прошло, и пора начинать жизнь с чистого листа. Зато подлые сербы — враги навсегда, а румыны — вообще ходячая грязь. И смыслом жизни очень многих стало отмщение.

Разве что «народные партии» — социал-демократы (как и в России, «левые» и «правые») да «земледельцы», изначально стоявшие против войны, ибо «болгарскому труженику нечего делить с турецким, сербским, греческим и румынским тружеником», твердили, что рыба гниет с головы, а стало быть, систему надо менять. Вот только они в тот момент, хотя уже и вполне оформились, влияния имели мало, а «традиционные» партии, имевшие влияние гораздо большее, убеждали себя и разъясняли массам, что «проблема временная», «народ как никогда сплочен вокруг князя и правительства», а значит, новые попытки впереди и полное национальное объединение неизбежно.

Однако, как ни крути, система шаталась, ее нужно было срочно укреплять. И Фердинанд, ставший объектом острой критики как главный виновник «преступного безумия 16 июня», распустив нервничавшее сверх меры Народное собрание, предпочел временно покинуть страну «для лечения нервов», а оставшийся на хозяйстве Васил Радославов со товарищи начал готовить внеочередные выборы. Они состоялись в ноябре, но, к изумлению «государственных людей», дали совсем не те результаты, на которые они рассчитывали: половина избирателей, видя отличие реальной жизни от бодреньких заявлений официоза, проголосовали за «народные партии», которые в итоге увеличили свое представительство на порядок.

Для привыкших крутить политику в узком кругу профессионалов такой прорыв «безответственных радикалов» был подобен нокдауну. Официозу типа «Военна България» оставалось только рассуждать о «большой неожиданности для всей страны», удивляясь, каким это образом «против общих ожиданий правительство не получило большинства», и выражая опасения, что «народ, необразованный и темный, отвернулся от просвещенных лидеров и склонился к самым крайним, самым опасным и безответственным элементам». И, в общем, их можно было понять: народ не доверял мантрам «верхов», люди, потерявшие кто кров, а кто и родных на фронте, требовали назвать виновников поражения поименно.

Сразу же после выборов «народные партии», сами не ожидавшие такого успеха, начали ковать железо не отходя от кассы. Косяком пошли съезды, принимавшие жесткие резолюции: царя привлечь к ответственности, ограничить в правах, создать «чрезвычайную комиссию» для расследования «клубка коррупции» и прекратить навсегда все разговоры о реванше. «Земледельцы» же и примкнувшие к ним эсдеки всех видов и вовсе требовали полной люстрации и «немедленной, без отсрочек» отставки всех министров, так или иначе имевших отношение к войне, с назначением на их место «новых, ничем не запятнанных лиц, представляющих болгарское большинство», то есть крестьян. А это уже пахло бунтом.

ВЫБОРЫ, ВЫБОРЫ...

Впрочем, Васил Радославов, еще в 1900-м спокойно отдавший приказ стрелять на поражение в недовольных ростом налогов крестьян, умел гасить бунты в зародыше, да и «народные партии» пока еще ни к какому бунту не были готовы. Так что правительство держало ситуацию под контролем, и если кто паниковал по-настоящему, так только Фердинанд, посылавший из Вены доверенным лицам взвинченные телеграммы типа: «По сообщению этим вечером всех газет, в Болгарии вспыхнула революция, и Мое возвращение невозможно. Имею данные, что всё не вполне так, но не верю. Приказываю Вам немедленно сказать Мне правду».

В это время ему было по-настоящему худо. «Стал посмешищем, — признавался полубеглец в письме Димитру Тончеву, министру иностранных дел. — Не смею поднять глаза в Европе». Однако даже в отчаянии царь принимал меры, чтобы уцепиться хотя бы за солнечный лучик. После многочисленных просьб, несколько недель остававшихся без ответа, он получил наконец разрешение на аудиенцию у Франца Иосифа и сообщил в Софию: «Завтра, 14 ноября — страшный, всё решающий день! — решится моя судьба. Верую в лучшее и молюсь, но сообщите великому князю Тырновскому, что он должен приготовиться к своему новому сану».

Однако пронесло, хотя и с трудом. Судя по всему, сыграли роль беседы с венским послом сразу после войны, когда, как писал в отчете граф Тарновский, «в словах Его Величества чувствовалось озлобление против Сербии и Греции и желание взять реванш» и единственным путем, который он видел перед собой, был путь