В общем, вполне логично: в конце концов, создавая Балканский союз как противовес Вене, Россия вовсе не желала войны, и самодеятельность стран блока крепко ей подгадила. Правда, инициативу проявили вовсе не болгары, но какая уже разница — всё равно ситуации диктовала необходимость поддерживать Белград, хотя он и был неправ, просто потому, что Белград с Веной поладить не могли по определению, а вот София — на уровне царя — вполне способна была на любой пируэт, и данные о болгаро-австрийских контактах агентура Генштаба поставляла регулярно.

Тем не менее государь не считал возможным действовать, исходя только лишь из «бесчувственного расчета», и пытался, как-то сгладив конфликт, перевести нарастающий кризис в хоть сколько-то конструктивное русло.

«Императорское правительство, — указано в ноте на имя Ивана Гешова, поступившей в апреле же, — глубоко озабочено сведениями о чрезвычайном обострении вопроса о разграничении между Болгарией, Грецией и Сербией. Оно не хотело бы допускать и мысли о возможном братоубийственном столкновении между нынешними союзниками. [...]

Россия до сих пор делала всё для локализации событий и убережения Болгарии от нападения. Но в случае братоубийственного столкновения болгар с сербами и греками само наше общественное мнение откажется от Болгарии, и императорскому правительству останется только с болью в сердце быть безучастным зрителем гибели болгарского дела и ограничиться исключительно защитой русских интересов. [...] Обратившись к правительству Сербии с просьбой наложить некоторую узду на печать, разжигающую вражду, мы просили бы правительство Болгарии также позаботиться об этом».

Просьбы, однако, не помогали. Увещевания — тоже. Попытавшись поговорить с «союзничками», Фердинанд окончательно убедился, что они стоят на платформе «всё или ничего», отправил в отставку Ивана Гешова и назначил премьером профессора Данева — законченного, романтичного «русофила», считавшегося «любимчиком русских». В переводе на язык животного мира это означало, что София подставляет Петербургу незащищенное горло, полностью полагаясь на государеву честь, мудрость и дальновидность.

11 июня Кобург направил «великому другу и покровителю» личную телеграмму, в очередной раз подчеркивая, что «Болгария хочет правды, одной лишь правды, хочет, согласно условиям, занять свои законные земли и приступить к их благоустройству, с ужасом и отвращением отрекается от братоубийственной войны, но не может идти против единодушного возмущения народа Сербией, пытающейся отнять у Болгарии плоды ее побед». Царю вторил Стоян Данев, «нижайше умоляя о справедливости, только справедливости, которая есть суть России» и прося «поскорее начать заседания арбитража». «С радостью или со слезами мы примем любое решение!» — ответствовал он.

Но именно этого Петербург, дорожа имиджем, исполнить никак не мог. Сазонов ответил болгарам, что готов выступить в роли арбитра «не ранее чем союзники согласуют пункты, подлежащие арбитражу». А на случай если согласовать пункты сами союзники так и не смогут, лично государь предложил вывести процесс на конференцию всех «заинтересованных сторон» в Петербурге, мимоходом упомянув, что если Адрианополь, Скопле и половина Беломорья достанутся Болгарии, Битоль — Сербии, а Салоники — грекам, это, на его взгляд, будет «максимально удобным в нашей ситуации решением».

Меж строк читалось, что на такой вариант Белград и Афины могут (уж поверьте!) согласиться, а в качестве гарантии (в приложении) указывалось, что они уже согласны демобилизовать свои армии на три четверти, при условии что Болгария сделает то же самое, то есть если сама возможность войны будет технически обнулена.

РОССИЯ БЕЗМОЛВСТВУЕТ

Это, бесспорно, была дорога к компромиссу, но хреновому, с уступками вплоть до неприемлемых, поскольку сербы в Македонии и греки во Фракии уже помаленьку выгоняли прочь приехавших из Болгарии, согласно договору, учителей, землемеров, глав администраций, а заодно и священников, заменяя их своими. Поэтому, не возражая государю и принципиально соглашаясь, премьер Данев потребовал, чтобы сербы подтвердили, что уважают Пакт-1912 и, как там записано, установили в Македонии кондоминиум совместных гражданских администраций. Однако сербы от этого в общем здравого предложения отказались, и тогда на Неве замолчали.

Как вспоминает Анатолий Неклюдов, посольство получало до сотни коллективных писем в день, толпы молились об арбитраже у входа, Стоян Данев по нескольку раз в день спрашивал его, нет ли депеши, сам телеграфировал в Петербург, но ответ был один: «Государь изучает мнения экспертов». Россия, в которую подавляющее большинство болгар так верило, приняла решение варить медведя, дожидаясь, что София сама поймет, что рождена не для счастья.

А между тем невероятную активность развила, от себя и от имени Берлина, Вена. Посол и просто «агенты» встречались с министрами, военными, депутатами, но главное — с лидерами «либеральной» (то есть «русофобской») оппозиции. По их раскладам выходило, что Россия («сами ж видите!») «сливает» в пользу сербов, и если сесть за стол переговоров без предварительных согласований, давать которые Петербург не хочет, то арбитраж будет издевательством. Заболтают, запугают, и тогда уже никто не поможет. Так что, пока еще не поздно, следует понять: сильная Болгария нужна только Австро-Венгрии, которой с Софией делить нечего, — без всяких бла-бла про «братство», по строгому расчету, как противовес сербам.

Дословно: «Политическая логика предполагает дружбу, однако дружба несовместима с поддержкой болгарами направленных против Восточного Рейха аспираций». А потому, если София решит забирать свое, законное, указав Белграду его место и не ожидая, чем кончится мычание петербургских ягнят, Вена готова помочь и деньгами, и оружием — не на словах, а на деле, срочно подписав договор о военном сотрудничестве, а в случае войны создав в Албании четы, способные поджечь сербский тыл.

Параллельно, к слову сказать, в Белграде такие же «агенты» общались с лидерами только что появившейся «Черной руки»[78], от имени Вены сообщая, что Македония может стать неплохой компенсацией за Боснию и Герцеговину.

Собственно говоря, сербы для себя уже всё решили. К концу июня, обнаружив в своих покоях записку «Привет от Саши»[79], заклекотал по-ястребиному старый король, до тех пор ждавший решения Петербурга. Премьера Николу Пашича, пытавшегося как-то успокоить страсти, пресса шельмовала как «изменника Родины», вынудив в итоге притихнуть. Предполагая (и правильно предполагая), что Россия «телится» в их пользу, «великосербы» наглели. Во «временно занятых» землях началась насильственная, очень жестокая сербизация. Называющие себя сербами поощрялись, именовать себя македонцами не запрещалось, но за ответ «я — болгарин» били и выгоняли, приговаривая: «Чемодан — вокзал — София».

И всё это, естественно, накаляло общественность в Болгарии. Над Даневым, беспомощно умолявшим Россию сказать хоть что-то и не смевшим до того слово молвить («свыше двадцати заседаний Совета министров было потеряно в нескончаемых и бесплодных