обсуждениях положения»), зло смеялись, как, впрочем, и над ежедневным русским «мы выражаем глубокую озабоченности». Молебны у посольства увяли, поток коллективных писем иссяк. Волны сочувствия к избитым и ограбленным за «я — болгарин» беженцам превращались в цунами. Если в сербских газетах болгар изображали «извергами хуже турок», поминая обиды XIV века, то сербов в болгарской прессе честили убийцами, овцекрадами и козолюбами в самом буквальном смысле. Интеллигенция захлебывалась слюнями на непрерывных митингах, царь спрятался, избегая что-то говорить, и в такой обстановке контроль над страной перехватывали те, кто ни в чем не сомневался.

«Внутренняя организация, — заявил в эти дни ЦК ВМОРО, — не признавая никаких спорных земель, но признавая, что в границах Македонии существуют только болгарские земли, должна заявить своевременно и категорически: если македонский вопрос не решится так, как она того желает, то она не прекратит революционную деятельность и в вихре борьбы не усомнится в том, чтобы использовать все имеющиеся в ее распоряжении средства, не обращая внимания ни на Женевские и ни на какие другие международные конвенции».

Именно Организация стала в это время штабом, хоть как-то контролирующим ситуацию, и Тодор Александров откровенно признавал: «Эта война — наша, так как именно события в Штипе, Кичево, Кочани, вызванные нами, дали к ней повод, явились первопричиной войны, начатой главным образом и прежде всего во имя освобождения македонского населения». И только так. И никаких сомнений. А для тех, у кого сомнения есть, утверждалось следующее: «Мы договорились с некоторыми военными, что если правительство попытается избежать войны, мы отсюда спровоцируем ее и заставим».

Часть 2. В ПЛОХОЙ КОМПАНИИ

ОТДАЙ ЖЕНУ ДЯДЕ...

Война набухала как фурункул — бессмысленно и беспощадно. 8 июня (раз уж о Европе, все даты по новому стилю) Николай II предупредил Белград и Софию, что надо ждать, когда позовут «на стрелку», а кто занервничает без спросу, так он и будет виноват. Вопреки логике и справедливости, Россия тянула резину, как уже было сказано, не желая осложнений с сербами и ожидая, что болгары всё поймут и прогнутся под сербские хотелки как бы по собственной инициативе, не ставя Петербург в неловкое положение.

И в какой-то момент болгары, даже самые ориентированные «на Север», всё поняли, в том числе и то, что тянуть дальше невозможно. 15 июня генерал Савов, помощник главнокомандующего, доложил кабинету, что решение «демобилизация или война» следует принимать прямо сейчас, потому что «еще две недели, и речь сможет идти только о демобилизации». 22 июня состоялся Коронный Совет. Слушали: что делать? Постановили: «В соответствии с договором почтительно умолять государя об арбитраже в недельный срок».

На этот текст, непозволительно настойчивый («С великой болью в сердце подписывал я его», — писал профессор Данев), МИД России наконец изволил откликнуться. Сербии и Болгарии дали четыре дня на подготовку предложений. София отозвалась мгновенно: готовы к разумным уступкам, но на базе признания договора, то есть «своим поделимся, но принадлежащее нам по праву выклянчивать не будем». Откликнулся и Белград: готовы к разумным уступкам, но «на основании нынешнего положения», то есть «всё наше, что-то можем отдать, но ровно столько, сколько сочтем нужным».

Тем временем в Македонии начались перестрелки: сербские и греческие войска постреливали по болгарским позициям, провоцируя ответ. Процесс сербизации ускорялся, «уполномоченные» из Белграда закрывали болгарские школы и гнали болгарских «бать», — и не было никакой уверенности, что на переговорах в Петербурге ведомство Сазонова не будет подыгрывать сербам. Напротив, после телеграммы с согласием на «сербский» вариант старта стало ясно, что Белграду дан карт-бланш. И царь оказался в сложнейшей ситуации.

С одной стороны, на него давил Стоян Данев, твердя, что «Россия сурова, несправедлива, но другой России у нас нет», с другой — взвинченное общество требовало: «Всё или ничего!», «Война окончена! Да здравствует война!». И вообще, «Святото дѣло трѣбва да се доведе до край»[80], да и сам Фердинанд после серии невероятных побед уверовал в непобедимость своих войск. К тому же очень жестко щемили «македонисты»: делегация в составе Николы Генадиева («русофоб»), Димитра Ризова («русофил») и полковника Нерезова (нечто типа белградской «Черной руки») мягко предупредила монарха, что именно «предательство Македонии» плохо кончилось для Стамболова, а затем стало известно, что «предательства» не простит и ВМОРО.

К тому же совершенно нежданно поступило предложение из Вены: Дунайская держава предлагала («в случае, если Болгария предъявит свои законные права») помочь, и даже на основе официального договора, который и был подписан 26 июня. Правда, на следующий день прилетела телеграмма из Бухареста: дескать, обидите Сербию — немедленно будете иметь дело с нами. Но к этому всерьез не отнеслись, поскольку, выполнив просьбу России отдать Силистру, Болгария получила от России гарантии, что Бухарест больше в события вмешиваться не будет, и вполне логично было сделать вывод, что Петербург не захочет выглядеть треплом.

На всякий случай, уже зная мнение премьера («как в России скажут, так пусть и будет»), царь запросил мнения военных. Военные почти единодушно («почти» — потому что Иван Фичев, начальник Генштаба, общее мнение не разделял и подал в отставку) сообщили, что повоевать можно, только ни в коем случае не «На Афины! На Белград!», а исключительно чтобы «слегка вразумить» сербов, а заодно и греков — так сказать, «потеснить» их на местности.

«А сил хватит?» — спросил царь. «Так точно! — ответили генералы. — Потери велики, армия устала, но на святое дело хватит». «А если Румыния?» — спросил царь. «А что Румыния? — ответили генералы. — Мы свое дело сделаем за три дня, а ей для мобилизации нужна неделя, да и лезет она только тогда, когда нет шансов получить по зубам». «Спасибо, все свободны!» — заключил царь и, еще какое-то время подумав, поздно вечером 28 июня, не ставя в известность ни премьера, ни кого-то еще из министров, отдал Михаилу Савову устный приказ: начать «вытеснение наглецов» из «бесспорно болгарской» зоны. И...

29 июня 1913 года в три часа утра 4-я болгарская армия нанесла удар по линии разграничения с сербами в Македонии. Войну не объявляли. Сообщили, что ничего против сербов не имеют, а всего лишь намерены «помочь им исполнить союзный договор, который Белград не денонсировал, а следовательно, признаёт». И план был, отдадим должное, неплох.

Предполагалось двинуться на Салоники, но ни в коем случае их не занимать, отрезав греческую армию, справедливо оцененную как «ветошь», от сербов, а сербов вытеснить из «бесспорно болгарской» и, насколько получится, из «спорной» зоны силами