себе вожделения. Но стоит только мелькнуть тени случайного успеха, и все вспыхивает опять с новой силой. Неверно, что Бм. изменился, переродился неузнаваемо по сравнению с тем, чем он был 15 лет тому назад. Просто перед его честолюбивыми вожделениями открылись новые возможности и цели, о которых 15 лет тому назад и подумать было бы дико (например, ордена). Гениальный рецепт А. Толстого («Повесить Станислава…»).

В Институте высиживают полагающиеся два часа люди разных категорий: Бм. сидит за столом, нервно улыбаясь и нервно пошевеливая какой-то предмет. Он в состоянии полуудовлетворенном. С одной стороны, награда, а с другой стороны, на банкет не пустили. Не получив ничего, можно замкнуться в гордом и насмешливом равнодушии, но раз попав в иерархический механизм, этого уже нельзя. Иерархическое ощущение, особенно в беспокойной и неустойчивой обстановке, это непрестанное ощущение двустороннего нажима. Снизу вас вздымает наверх, а сверху опять жмет и отбрасывает вниз. Не успев вздымнуться, вы сразу стукаетесь головой о потолок. Относительного душевного спокойствия можно достигнуть только в условиях давно устоявшегося, введенного в прочные рамки бюрократического бытия. Эти же молодые бюрократы в 58 лет, вроде Бм., ходят совершенно издерганные. Их нервы еще не привыкли к вечной двойственности иерархического жизнеощущения: восторг продвижения и уязвленность тем, что другой продвинулся дальше. Вечно чередующееся, изменяющееся ощущение. На вокзал взяли, чем он обошел многих других, а на банкет не взяли, а ведь он самый замечательный. Хорошо знать это и плевать, но наплевательская позиция уже навсегда потеряна.

Итак, Бм. сидит недоудовлетворенный и беспокойный при обычной своей огромной внешней выдержке. Отец Василий, обычно неудовлетворенный и злобствующий, на этот раз удовлетворен, он член сессии. В-третьих, сидит явно и откровенно честно неудовлетворенный Мейлах, который ничего не получил и которого никуда не взяли. Его поведение в этом деле самое честное, он искони шел по иерархической линии, и ему нечего скрывать. В-четвертых, сидят интеллигенты, которые отчасти аспирированы, отчасти не аспирированы (в разных градациях), но которые во всяком случае в этом деле могут позволить себе позицию наблюдателей, полузавистливых-полунасмешливых. Вообще все очень отчетливо делятся на награжденных и не награжденных, шире – на получивших и не получивших – последние естественно склонны к отрицанию и скептицизму. Но любопытные формы и то и другое принимает у интеллигентов. Над интеллигенцией тяготеет не до конца вытравленное наследие навыков; они поддерживаются общением с классической литературой, которая новыми воспринимается как нечто замечательное, но не имеющее отношения к жизненной практике, а у старых (даже относительно старых) именно все время будит навыки. Они не могут не понимать, что теперь это уже то же самое и что их поведение неприлично. Таким образом, у них два противоречивых начала: одно – неудержимый восторг, соответствующий их реальной функции и ситуации чиновников; другое – насмешка (над собой смеетесь…), соответствующая их фиктивной (призрачной) функции интеллигентов с ее фиктивными традициями. Причем это начало поддерживается профессиональной необходимостью и привычкой все время умиляться по поводу традиций, как раз запрещающих этот восторг. Не следует также забывать, что второе начало несет в себе столь дорогое для человека переживание собственного морального превосходства.

Возобладание того или иного начала происходит в зависимости от принадлежности человека к получившим или неполучившим.

Последние громко возмущаются и смеются по поводу падения нравов. Матвей рассказывает, что он заходил в Филармонию на заседание (показывая, что это ему доступно). – А какие там были доклады? – Какие там доклады! Кого интересуют доклады! Все только считают, у кого больше орденов, и заняты только этим.

Мтв. в свое время бурно переживал свои награды, по общему мнению – бурнее даже, чем это принято. Он и сейчас никогда не расстается с ленточками. Но в данный момент он принадлежит к неполучившим и к тем, кого другие обогнали. В зависимости от ситуации (ср. власть ситуации над интеллектуально-эгоистическим человеком) он тогда искренне предавался первому началу, теперь искренне предается второму, и в том и в другом черпая удовлетворение. Конечно, будь его воля, он выбрал бы первое.

Сложнее положение получивших, ведь и над ними тяготеет второе начало, хотя бы в силу их призрачной функции, с которой они и психологически не хотят расстаться. Но понятно, что реальная ситуация со всеми ее психологическими последствиями перевешивает фиктивную. При первой неудаче они быстро перебрасываются в лагерь насмешливых; при удачах они испытывают восторг и в то же время стыдливо хихикают. Они прибегают к бессмысленной иронии (по поводу чего?) или к трепу, чтобы обеспечить себе оттенок свободы или превосходства над этим.

В большинстве случаев получается уныло топорная и неловкая смесь. Но вот Бм. один из замечательных представителей мира призрачных игр. У него выработана особая позиция (вероятно, искренняя) человека, который, наконец, согласился принять участие и с оттенком снисхождения принимает все ее правила и условия, более того, заинтересовывается этими правилами и условиями. Более того, думаю, что он обеспечил себя и на более глубоком уровне. Если в каком-нибудь интимнейше-психологическом разговоре спросить его в лоб: а как же насчет традиций? То, почти не сомневаюсь, он объяснит, что он принял все условности, потому что ему нравится торжествовать моральную победу или что-нибудь в этом роде.

Удовлетворенный отец Василий (Десницкий) словоохотливо рассказывает о своем участии. Он-то человек, которому в особенности приходится считаться с традицией, он в какой-то мере лично за нее отвечает, и это его главный козырь. Поэтому со всей силой пущен в ход его тяжеловатый цинизм и треп. Подразумеваемая позиция: я-то в высшей степени знаю цену всему этому и знаю цену настоящим высоким вещам, но положение-то такое, что если не достигнешь этого, то тебя вообще затопчут в грязь, поэтому давай достигать…

Исходя из этой позиции, он умышленно демонстрирует самую грубую цинику. Вообще в официальном месте при Мейлахе и прочих он позволяет себе разговор почти второго рода. Рассказ об участии – это рассказ о гостинице, где любезно предложили оставить за собой номер на случай возвращения в Москву, рассказ о кормежке. Он цинично подчеркивает, что продолжает кормиться в Ленинграде, где у него есть домашние. (Бм. шокирован.)

Он вообще много не ест. В Москве было лучше, потому что там он брал с собой и теперь привез в Ленинград, домашние еще едят. А здесь они упражняются в поварском искусстве, так черт знает что. Всё в каких-то соусах – деволяй не деволяй – всё мокрое. Ничего невозможно взять с собой. Хочешь ешь, хочешь оставляй.

Один из нейтралов: И что, вкусно?

Отец Василий: Более или менее. Только долго очень.

Бм. (обрадованный тем, что долго – потеря времени, значит, может быть, к лучшему, что его не взяли): Долго очень? А почему, собственно?

Отец Василий: Ну, ведомственные затруднения. Водку брать в одном