сделают Лерой и его сестра Морин, с которых все и началось. Отец поддержал меня, чем вызвал гнев матери. Услышав их перепалку в коридоре, я пыталась уловить ее суть, но спор носил какой-то абстрактный характер, они говорили об агрессии, чести и пассивном сопротивлении. Прошло пятнадцать минут, прежде чем я поняла, что мое извинение – последнее, что их волнует. Никто больше не заговаривал со мной об этом, из чего я сделала вывод, что победу одержал отец, как раньше он одержал ее в вопросе церкви.

Каждое воскресенье мы с мамой ходили в методистскую церковь и проводили эту часть дня с семейством Келли, или с Салливанами, или с теми и другими, вместе отправляясь на одиннадцатичасовую службу в церковь Святой Бригитты. Все жители нашего квартала ходили в ту или иную церковь, а кто не ходил в церковь, посещал синагогу. Но маме никогда не удавалось уговорить отца пойти с нами. Он возился в доме, работал в саду, если позволяла погода, или в кабинете, если погода была плохая, курил или проверял работы по немецкому языку. Я считала, что ему достаточно было веры, которую он имел, и он не нуждался в еженедельной подпитке, как мама.

Мама непрестанно меня наставляла. Она все время внушала, что я должна быть кроткой, милосердной и чистосердечной – настоящим миротворцем. А я считала, что мамины слова о «победе» без борьбы работают только в том случае, если ты умеешь быстро бегать. А если ты сидишь и позволяешь себя дубасить, никакой бумажный нимб тебе не поможет, что и показала моя стычка с Морин и Лероем.

Семья Келли жила по соседству с нами в желтом каркасном доме с башенкой, просевшей террасой и желтыми и лиловыми оконными стеклами на лестничной площадке. Для удобства мама считала Морин моей лучшей подругой, хотя ей было на год с лишним меньше, чем мне, и она училась в младшем классе. С Лероем, моим ровесником, было гораздо интереснее. В своей комнате он построил целую деревню с железной дорогой на большом столе из фанеры. Этот стол занимал почти всю комнату, практически не оставив места для кровати и детекторного приемника, над которым от тогда трудился. Стены комнаты украшали вырезки из сборника Рипли «Хотите – верьте, хотите – нет» и изображения зеленых человечков с антеннами, похожими на усики кузнечиков, и лучевыми пушками из журналов научной фантастики, которые он выписывал. Лерой был повернут на Луне и ракетах. Если он сумел собрать радио с наушниками, которое ловило такие известные программы, как «Тень» и «Погасите свет», то, учась в колледже, вполне мог создавать ракеты, а ракеты привлекали меня больше, чем куклы, открывающие и закрывающие глаза и говорящие «мама», когда их переворачивают.

А вот Морин Келли была помешана на куклах. Все называли ее милашкой. Она была маленького даже для семилетней девочки роста, с ласковыми карими глазами и кудрявыми от природы волосами, которые миссис Келли каждое утро с помощью влажной щетки наматывала на свой похожий на сосиску палец. А еще Морин умела неожиданно, с невинным видом пускать слезу, явно подражая прикрепленной над ее кроваткой картинке с изображением святой Терезы Младенца Иисуса. Когда Морин не получала желаемого, она просто поднимала к небу свои карие глазки и взывала: «Сэди Шафер, за что ты так с бедной Морин?» И чья-нибудь мать, вытирая полотенцем испачканные мукой или мокрые после мытья посуды руки, тут же появлялась в дверном проеме или у окна, и тогда даже сотня честнейших девочек-скаутов из нашего района не смогли бы убедить ее, что я не тираню Морин почем зря. Из-за того, что я выглядела старше своих лет, на меня вешали всех собак. Я не считала, что этого заслуживаю, как не считала и что только я одна виновата в том, что укусила Лероя.

Обстоятельства этой драки были вполне ясны. Миссис Келли отправилась в бакалейную лавку Гринблума за желатином для одного из своих дрожащих, словно пластиковых, салатов, которые так любила готовить, а мы с Морин сидели на диване в гостиной дома Келли, вырезая наряды для ее бумажных близнецов Бобби[45].

– Дай мне большие ножницы. – Морин издала притворный деликатный вздох. – Я устала от этих, они делают такие маленькие надрезы.

Я не отрывала глаз от матросского костюма, который вырезала для мальчика Бобби.

– Ты ведь знаешь, твоя мама не разрешает тебе брать большие ножницы, – разумно произнесла я. – Это ее лучшие швейные ножницы, и она сказала, что тебе еще рано ими пользоваться.

Вот тогда Морин отложила свои ножницы с тупыми концами и принялась меня щекотать. От щекотки у меня всегда начинался истерический смех, и Морин знала об этом.

– Морин, не глупи! – Я отскочила и встала на узкий коврик перед диваном.

Возможно, на этом все бы и закончилось, но тут в комнату вошел Лерой.

– Щекочи ее! Щекочи ее! – кричала Морин, прыгая на диване.

Почему Лерой так себя повел, я узнала через несколько дней. Прежде чем я успела пробежать мимо него и выскочить из комнаты, он выдернул ковер из-под моих ног и уселся мне на живот, а Морин, сидя рядом на корточках, с упоением стала меня щекотать, и на ее лице отражалось трусливое удовольствие. Я извивалась и визжала. Никакого выхода я не видела. Лерой крепко держал мои руки, а мои отчаянные пинки не доставали до Морин. И я сделала то единственное, что могла. Извернувшись, я вонзила зубы в голую кожу чуть выше левого носка Лероя, пахнувшего, как я успела заметить, мышами, и не разжимала зубов, пока он меня не отпустил. Он с ревом скатился на бок. И как раз в этот момент миссис Келли вошла через переднюю дверь.

Миссис Келли рассказала соседям, что я укусила Лероя до крови, но сам он, когда волнения улеглись и мы снова стали друзьями, признался, что на ноге были только светло-фиолетовые следы зубов, да и те пожелтели и исчезли через день или два. Трюк с выдергиванием ковра Лерой узнал из комикса «Зеленый Шершень». Позже он дал мне его почитать, особо отметив место, где загнанный в угол Зеленый Шершень под дулом нацеленного на него в нескольких футах от носа пистолета робко просит шпиона разрешить ему поднять упавшую сигарету и позволить насладиться последней затяжкой на этой земле. Шпион, упоенный своим триумфом, не замечает, что стоит на узком коврике, и произносит с тупым самодовольством: «Валяй!» Согнув колени, Зеленый Шершень быстрым движением дергает за ковер, пистолет шпиона оказывается в руке Зеленого Шершня, а сам шпион – на полу. В облачке у его рта – сплошные звездочки и восклицательные знаки. Если