Он был очень решителен, пан Дальтон, когда, посверкивая своими маленькими, черными, глубоко посаженными глазками артиллериста, зорко оглядывал построившихся в колонну детдомовцев и без лишних слов хрипло командовал:

– Нале-во! Вперед шагом… марш!

Это всем нравилось, и Хаймек не был исключением. По команде: «Марш!» левая нога всей группы дружно начинала движение, печатая шаг. Тот, кто командует группой, четко считает: «Ать-два, ать-два!» Приближающиеся ворота широко распахиваются, точно боясь, что в противном случае они будут просто сметены. Ать-два! Колонна детдомовцев грозно движется вперед. Тонкие подошвы, к сожалению, заставляют уменьшать силу удара ноги. И, тем не менее, старший группы четко скандирует команды. «Ать-два, ать-два! Левой! Левой!» Здорово! Плевать, что ногам больно – что такое эта боль против общего сознания – земля трясется в Нарциссовом переулке, когда по нему движется команда парней из детского дома для польских сирот! Эй, вы, храбрецы из РУ! Где вы? Куда исчезли? Боитесь высунуть нос? Инструктор по строевой подготовке не раз говорил им – птицу видно по полету, солдата – по выправке. Левой! Левой! Ать-два, левой!

Часто во время подобных проходов перед мысленным взором Хаймека вставал незабываемый образ военного инструктора: обритая наголо голова, крепкие ноги в сияющих ваксой хромовых сапогах, в которые заправлены шикарные кавалерийские галифе с красными лампасами. Вот у кого стоило поучиться тому, как чеканить шаг! Нога в сапоге гордо взмывает вверх, принимая почти горизонтальное положение, носок оттянут, можно разглядеть даже мощный каблук, подбитый чуть стертой подковой. Это не нога, это целое сооружение, призванное продемонстрировать и навсегда запечатлеть в детской памяти, что такое настоящее «ЛЕВОЙ!» И Хаймек, не менее других восхищенный этим зрелищем, дает себе слово, что при первой же возможности купит себе точно такие же сапоги; имея их, можно смело ходить хоть по Нарциссовому переулку, хоть где, не боясь никого. Включая Натана…

Уточнение. Пан Дальтон не пользуется командой «левой-правой»… Он тоже задает ритм движения, но добивается этого при помощи свистка. Вот именно. Это тоже действует хорошо, хотя поначалу выглядит непривычно. В жилах у Хаймека кровь бьется в ритме чеканного шага. Двигаясь в общих рядах, отбивая шаг, Хаймек нет-нет да и бросит взгляд в сторону Нарциссового переулка – может быть злые пацаны из «ремесла» все-таки дерзнут встать им поперек дороги? Да нет, ни одного смельчака не видно. Что и понятно – такая колонна детдомовцев в едином порыве смела бы со своего пути таких храбрецов и втоптала бы их в пыль. Ибо идущим единой массой не страшны никакие преграды. И здесь Хаймеку приходят на ум четкие прямоугольники немцев, шагающих по городской площади.

Как давно это было…

Иногда вместо пана Дальтона колонну детдомовцев сопровождала пани Ребекка. При одном условии: если замыкать колонну будет силач Ной, имевший при себе увесистую суковатую дубинку, очень похожую на палицу. Ной всегда шел последним и шел один. Шел, как хотел. Не то, что в общем строю – левой! правой! – не мог и не хотел он ходить, но даже и просто в паре с кем бы то ни было. Он никогда не отказывался сопровождать малышей, но только без этих дурацких, по его мнению, «ать-два!» Переубеждать его было абсолютно бесполезно. Он стоял на своем, как скала, твердя лениво одно и то же: «Я могу сопровождать малышей хоть круглый год. Но «ать-два» – это мне не нужно».

В конце концов его оставили в покое. И теперь можно было довольно часто наблюдать такую картину: пани Ребекка идет с группой и, подражая пану Дальтону, свистит в свой свисток, а шествие замыкает совершенно довольный и шагающий не в ногу Ной, небрежно опираясь на свою дубину. Иногда, неведомо откуда, в воздух взмывает камень и падает на чью-нибудь спину или даже голову, но кого это может напугать или остановить? Слава Богу, никто еще за все время не ранен серьезно. Только Ной в таких случаях обычно чуть замедляет шаг и зорко осматривает окрестности в поисках затаившегося врага. Не позавидуешь тому, кого он высмотрит. О Ное давно уже в округе ходят легенды и самые отъявленные силачи и забияки из «ремесла» не рискуют бросить ему вызов. В это трудно поверить, но даже когда Ной – один – возвращается в детский дом, никто не рискует не то, чтобы напасть на него, но даже просто задеть.

Отыгрываются, обычно, на других.

Так, в один, далеко не прекрасный день, не повезло и Хаймеку, когда он, вместе со Збышеком, пошел окунуться в зеленую воду хауза – огромного искусственного пруда неподалеку от летнего лагеря. Их подстерегли сразу четверо ремесленников. Пани Ребекка несколько раз просила всех ребят не выходить поодиночке за пределы яблоневого сада, где они жили. Хаймек и не выходил, но на этот раз Збышек его уговорил.

Збышек – новый друг Хаймека. Сдружились они только в этом году на почве общей любви к польской истории и ее героям. Историю Польши преподавала детдомовцам пани Зельда. Голос ее трепетал от воодушевления, едва разговор заходил о героических деяниях былых и далеких времен. Правда, говоря о королях Польши, пани Зельда нет-нет да и приведет пример из истории древней Иудеи, упоминая имена царей Израиля. Часто Хаймек испытывал истинное наслаждение, видя, как заливается краской тонкое лицо Збышка. «Болеслав был отважным воином, и потому вошел в историю под именем Болеслава Храброго, удостоившись чести стать первым коронованным владыкой Польши, – звенит от напряжения голос пани Зельды. – Случилось это в тысяча двадцать четвертом году. Интересно, что в том же, тысяча двадцать четвертом году, только до нашей эры, был избран царем Израиля Саул. Таким образом получается, что он пришел к власти ровно за две тысячи сорок восемь лет до храброго короля Польши Болеслава».

«Вот так-то», – с гордостью думает про себя Хаймек.

– И почему это ваша пани Зельда все время тычет нам в нос ваших еврейских царей!– возмущенно негодует на перемене Збышек. Хаймек, уловив в его голосе неподдельную досаду, с трудом подавляет в себе веселье. По всему видно, что исторические факты глубоко задевают его нового друга. Но уж это-то было Хаймеку совершенно понятно. Збышек был настоящим поляком. И чувствовал себя именно поляком, а не каким-то там польским евреем. Каковую разницу никогда не уставал подчеркивать. Но что толковать и за что осуждать Збышка, если и сам Хаймек предпочитал Болеслава Храброго любым еврейским царям. Ведь не случайно же в учебнике истории царь Саул упоминался двумя строчками, а королю Болеславу были отведены целых четыре – и не строчки, а страницы! Словно воочию, своими глазами видел Хаймек короля Болеслава: вот он сидит на своем черном в серых яблоках коне, в одной руке держа щит, а в другой – длинное и острое копье. Так выглядел герой польской истории во время знаменитого штурма Киева, когда Болеслав первым ворвался на крепостную стену. И уж там-то он развернулся!..

Здесь Хаймеку вспомнились другие герои совсем другой истории. Поспешив найти Збышека, Хаймек с гордостью сообщил ему:

– А знаешь… и у евреев были такие же герои, как король Болеслав.

Збышек недоверчиво глядел на него своими серыми глазами, покачивая головой.