же сок подается в распылительные сушилки. Они работают так же, как спринклер у вас на газоне дома, за исключением того, что брызги падают с большой высоты через направленный в противоположную сторону поток горячего воздуха, который выпаривает воду. Мы храним порошок в баках. В пик сезона – это конец лета и осень – производство и сушка работают в три смены, упаковочные цеха – в две. В остальное время года производство и сушка выполняются в две смены, а упаковка – в одну.

– Какой сок продается лучше всего? Сушеный или замороженный?

– Замороженный всегда был лидером с самого появления на рынке. Однако в последнее время сушеный концентрат набирает обороты. Раньше мы производили примерно семьдесят пять процентов замороженной продукции, а остальная была сухая, но теперь расклад шестьдесят на сорок. Сейчас мы планируем предложить новый продукт – жидкий сок, – чтобы снять часть нагрузки с сушильных башен. Его будут упаковывать в пластиковые фрукты и обрабатывать консервантами и гамма-излучением для предотвращения брожения. На фруктах мы нарисуем лица, и ребенок сможет держать такое прямо над своим стаканом и выжимать сок.

– Звучит неплохо.

Дэн сказал:

– Чтобы показать вам процесс изготовления, надо пройти в соседнее здание, но, боюсь, там не на что смотреть. Сплошные трубы из нержавеющей стали.

Когда репортер посмотрел на вакуумные реакторы, насосы и теплообменники в производственном цехе, мы отвели его в отдаленную часть завода, чтобы показать операцию разгрузки сырья и выжимки.

– Теперь я все видел, – сказал он, наблюдая за кувырканием серо-коричневых клубней по желобу.

Дэн сказал ему:

– Это точно. Большую часть сырья сейчас привозят из штата Мэн. Там сажают быстрорастущие сорта и собирают урожай очень рано – им приходится. А тут, у нас, только начался сезон сбора.

Кто-то проговорил:

– Это моя картошка.

И мы все повернулись на звук. Это был пожилой мужчина в пропотевшей шляпе; приволакивая левую ногу, он поднялся по стальной лестнице и встал на платформе рядом с нами.

– Это моя картошка, – повторил он. – Выросла в тридцати милях отсюда. Там моя ферма.

Репортер сказал:

– Значит, вы не работаете на заводе.

– Не работаю. Наверное, можно сказать, что я работаю на завод – работаю так же усердно, как и все остальные, и получаю зарплату раз в году. Я не могу позвонить и сказать, что заболел, я же фермер. И не могу уйти на пенсию. Мне семьдесят один.

– Вы всю жизнь были фермером?

– Да, сэр. Родился прямо в комнате, где сейчас сплю, и помогал отцу, пока он не умер. Вырастил свою семью на ферме и до сих пор там живу.

– Значит, вы видели много перемен, – сказал репортер.

– И был против каждой из них – вы это хотите услышать?

– Нет, просто подумал, что этот край был совсем другим пятьдесят-шестьдесят лет назад.

– В некотором смысле, да. Но в другом смысле нынешние времена очень похожи на те.

– Интересно. Как это?

– Ну, прежде всего, тогда было не так много людей. Теперь город сильно разросся, но стоит выйти за его пределы, все как будто затихает. Фермы увеличились, но часть земли не используется, и нет необходимости там жить. Но все равно я мог бы показать вам множество ферм, которыми хозяева гордились тридцать лет назад, а сейчас там пусто – земли даже не под паром, луга заросли деревьями. Естественно, одна из причин заключается в том, что реки не текут, как раньше. Этот завод – и другие подобные ему по всей долине – выкачивает воду из земли; от такого ручьи пересыхают. Дальше на юг и восток повсюду шлам. Окрашивает воду в красный цвет и убивает все живое. Моя собственная ферма… Когда меня не станет, она исчезнет. У меня три сына, и никто из них не захотел ею заниматься.

– А где она?

– В сторону Милтона. В детстве нам было трудно вообразить себе что-то лучше фермы, и мы жалели тех, кому ее не досталось. Если врач или банкир женился на вдове с хорошей фермой, то бросал свое дело и начинал работать на земле. Я любил отца, но когда он умер, мне было трудно плакать на похоронах, потому что я думал – ну все, теперь ферма моя. Но мальчики… им она не нужна. Знаете почему? Вот поэтому.

– Из-за картофеля?

– Открылся завод, цена взлетела до небес, и все начали выращивать картошку, чтобы продавать тут. Ну, и первое, что из этого получилось, – интересное дело стало неинтересным. А второе, так это то, что люди больше не разводили огороды и не держали кур, а просто покупали то, что им было нужно, на картофельные деньги. Затем прибыль начала падать, и любой дурак мог бы это предсказать, но люди не привыкли выращивать что-либо еще, потеряли нужный настрой, и немного боялись, что забыли, как это делается, – поэтому они вцепились в картофель мертвой хваткой. Естественно, когда все выращивают одно и то же, повсюду, появляется много болезней – но от этого снова растут цены, и люди продолжают упорствовать. Сомневаюсь, что вы из моего объяснения что-то поняли, но сам-то я заметил: мальчик, который с детства все это наблюдает, вряд ли полюбит увиденное.

Когда репортер ушел, я попросил Дэна зайти ко мне в кабинет выпить.

– Со льдом, – попросил он. – И без воды. Вроде все прошло неплохо? Но не поймем, пока не прочитаем статью. Хороший скотч.

– Я тут подумал, – сказал я, – что мне следовало бы выпить шнапса или чего-нибудь в этом роде. Виры были голландской семьей. А с твоей фамилией полагается пить бренди.

– Или ирландское виски. Я ирландец по материнской линии.

– Я должен был догадаться. Язык у тебя хорошо подвешен.

– Она была Доэрти, так что мне достался семейный талант.

– Расскажи мне ирландскую историю.

– В смысле, анекдот…

– Нет, историю. Которую один ирландец рассказывает другому, или женщина – своему ребенку. Не ту, которую кто-то сочинил в Нью-Йорке для телевидения.

– Серьезно?

– Конечно, я серьезно. У меня двадцать минут до отъезда к врачу, и впервые за долгое время я знаю, что хочу сделать с этими двадцатью минутами. Я хочу услышать ирландскую сказку.

– Я знаю только одну. Слышали про Фир Болг? Они были самыми древними людьми, когда-либо жившими в Ирландии. До того, как они пришли, там не было никого, кроме волка, благородного оленя, птиц и сидов. Вы можете думать, что знаете, кем были сиды, но это не так, потому что сегодня ни на одном языке нет слова для них[83].

Вошла мисс Хэдоу и спросила, не хочу